Игорь Додонов - «Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

Докладывать:

– к 15.6. о ходе разработки мобпланов войсковых частей и военкоматов;

– к 5.7. (выделено нами –И.Д., В.С.) – представить на имя НКО доклад о мобготовности» [47; 381-382].

Т.е. командующий ПрибОВО самовольно сдвинул в своём округе на 4 дня установленный НКО и Генштабом срок окончания работ по мобплану. Иными словами, для ПрибОВО до 5 июля не имелось бы окончательно разработанного варианта мобилизационного плана.

Видимо, в Генштабе понимали, что даже 1 июля – нереальный срок для окончания работ по мобилизационному планированию в округах. Потому, например, для ЗапОВО доклад о мобготовности был перенесён на 15 июля [47; 547].

Важной частью мобплана является мобилизационный план развёртывания военной промышленности. Так вот, эта важная составная часть МП-41 весной 1941 года очень долго рассматривалась Комитетом Обороны. Утверждают даже, что мобплан развёртывания военной промышленности больше месяца просто пролежал в столе у председателя Комитета Обороны К.Е. Ворошилова, у того до него, как говорится, «руки не доходили» [47; 388]. Не берёмся ни опровергать утверждение о нерадивости К.Е. Ворошилова, ни соглашаться с ним, но факт остаётся фактом: к началу войны эта часть МП-41 отработана не была, а Постановление ЦК партии и Правительства «О плане накопления госрезервов и мобзапасов на 1941 год» было принято только в июне [47; 380]. И наша промышленность, лишь накануне войны частично переведённая на расширенное производство боевой техники, вооружения, боеприпасов, не успевала обеспечить ими вновь формируемые и развёртываемые соединения. Поэтому значительная часть соединений к началу войны оставалась неукомплектованной вооружением и боевой техникой даже по штатам мирного времени [47; 388].

А теперь вернёмся к вопросу о том, насколько же МП-41 был в принципе реален? Позволим себе не согласиться с К.А. Калашниковым и В.И. Феськовым, утверждающими, что в основу МП-41 «был положен принцип реальности» [38; 8]. Не «принцип реальности», а «принцип желательности» лежал в его основе. По крайней мере, того его варианта, который был принят в феврале 1941 года, т.е. с приходом на должность начальника Генштаба Г.К. Жукова. Сами К.А. Калашников и В.И. Феськов опровергают свои слова, несколькими строками ниже говоря: «Фактически обеспечить выполнение этих цифр можно было лишь по людям и орудиям, остальное вооружение изначально оставалось в некомплекте», – и приводя соответствующие данные [38; 8].

То, что МП-41 был невыполним, признаётся, практически, всеми исследователями (вот и томские авторы, фактически, приходят к такому же выводу). Но о причинах принятия подобного мобплана идут оживлённые дискуссии.

Одни считают появление такого мобилизационного плана следствием ошибок и перекосов, допущенных военным и политическим руководством СССР. Подобное объяснение берёт начало с мемуаров Г.К. Жукова, который в них писал:

«Однако мы не рассчитали объективных возможностей нашей танковой промышленности. Для полного укомплектования новых мехкорпусов требовалось 16,6 тысячи танков только новых типов, а всего около 32 тысяч танков. Такого количества машин в течение одного года практически взять было неоткуда, недоставало и технических, командных кадров.

Таким образом, к началу войны нам удалось оснастить меньше половины формируемых корпусов (выделено нами – И.Д.,В.С.) .., а те, которые только начали формироваться, оказались подготовленными лишь к периоду Сталинградской контрнаступательной операции (выделено нами – И.Д., В.С.) …» [29; 200-201].

Конечно, Г.К. Жуков не ведёт речь о всём МП-41, но формирование 21 нового мехкорпуса было тем изменением, которое очень сильно повлияло на первоначальный облик этого мобплана и сделало его нереальным. Потому слова Г.К. Жукова можно отнести и ко всему мобилизационному плану на 1941 год в варианте февраля этого года.

Но позволим себе заметить, что объяснение изначальной невыполнимости МП-41 «просчётами и перекосами» НКО, Генштаба, ЦК, СНК и лично Тимошенко, Жукова и Сталина не убедительно. Современные исследователи без труда произвели несложный подсчёт: советская танковая промышленность могла выдавать в год порядка 3 000 танков Т-34 и КВ. Существенно увеличить эту цифру без мобилизации промышленности было невозможно, что показало итоговое производство танков в первом полугодии 1941 года (произведено 1672 танка всех типов). 16,1 тысяч танков новых типов ( с учётом 500 танков Т-34 и КВ, имевшихся в войсках на 1 января 1941 года) при таком темпе производства были бы произведены за 4-5 лет [72; 38].

Неужели в 1941 году Генштаб, НКО и Сталин не владели подобной информацией? Допустим, ею не владел Г.К. Жуков, человек, как сейчас многие утверждают, не очень годящийся для должности начальника Генштаба, т.е. не очень компетентный. А как же другие генштабисты? А как же С.К. Тимошенко и аппарат Наркомата обороны? Как же, наконец, сам Сталин? Неужели все были в данном вопросе, как говорится, «не в зуб ногой», ничего не знали и не понимали, не могли «два умножить на два»?

К сожалению, вынуждены огорчить любителей помуссировать тезис о «дубовости коммуняк». Все всё прекрасно знали и понимали. Прежде всего, понимал Сталин. Хорошо известно, как он вникал во все тонкости вопросов военного строительства. Для него не могло быть секретом, что наша танковая промышленность «не потянет» таких объёмов производства. Ведь недаром он долго не давал Г.К. Жукову «отмашку» на доведение количества мехкорпусов до 30 (до марта 1941 года).

Понимали нереальность МП-41 и в Генштабе. А.М. Василевский после войны отмечал, что нам было нужно ещё год-два мирного развития, чтобы решить задачи военного плана [47; 402].

Но если было подобное понимание, т.е. не было ошибки и просчётов, то зачем принимался такой мобплан? Зачем вообще такая гигантомания? Почему именно 30 мехкопусов? Почему было не оставить 9? Или не попросить дополнительно 2, 3 или 5 мехкорпусов? Чего сразу двадцать-то (на деле – 21)?

Есть историки, которые объясняют это формулой: «Побольше попроси, так хотя бы что-то дадут». Вот, например, что пишет А. Исаев:

«Понятно, что возможность укомплектования 30 (или даже 29) механизированных корпусов матчастью была призрачной. Жуков просил максимум, в расчёте получить достаточное количество боеспособных механизированных «пожарных команд», хотя бы десятка полтора-два. Кроме того, некоторая избыточность требований по числу мехкорпусов есть производная планов их использования в обороне с перспективой утраты потенциально восстановимой матчасти вследствие потери территории» [72; 39].

Поясним для начала вторую часть утверждения российского историка. А. Исаев хочет сказать, что при отступлении повреждённые в боях танки, как правило, нет возможности вывозить с поля боя и ремонтировать. Даже незначительное повреждение (например, танк «разули», т.е. сбили гусеницу) может обернуться безвозвратной потерей машины. В итоге потери танковых соединений сильно возрастают. В этом А.Исаев абсолютно прав. Но нам весьма сомнительно, что в феврале 1941 года Г.К. Жуков рассчитывал на такое развитие войны с Германией, при котором наши безвозвратные потери танков вследствие потери территории будут таковы, что для их восполнения неплохо бы было иметь десяток «лишних» мехкорпусов (т.е. свыше 10 000 танков).