Игорь Додонов - «Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

К этому следует добавить, что прибытие подкреплений из Сибири и с Дальнего Востока ФХО считал маловероятным по политическим причинам (речь шла о возможных осложнениях между СССР и Японией). Т.е. разведслужба ОКХ, по сути, призывала пренебречь дивизиями, находящимися за Уралом (точное их количество немецкой разведке было неизвестно) [88;141, 139]. Мы знаем, что на деле произошло всё иначе, с точностью до «наоборот».

Январский меморандум ФХО определил количество советских танков в 15 000 единиц, из них в западных районах СССР – 10 000 [88;139], [38;166]. Произошла ошибка в 1,7 раза – к июню 1941 года на вооружении РККА состояло 25 664 танка и САУ [5;185]. Ясно, что менее чем за 5 месяцев увеличиться на десять с лишним тысяч машин количество советских танков не могло.

К тому же подавляющее число танков Красной Армии ФХО объявил устаревшими. По его мнению, любопытство вызывал лишь тяжёлый танк КВ-1 (о его количестве в войсках немцы не имели никакого представления; его характеристики были им также не известны) [88;139]. О существовании Т-34, названного впоследствии лучшим танком Второй мировой войны, и тяжёлого танка КВ-2 разведчики ФХО даже и не подозревали.

Не менее досадный просчёт произошёл в определении количества боевых самолётов РККА. Разведка люфтваффе насчитала 10 500 боевых самолётов всех классов. При этом в европейской части СССР – 7 500 машин [88;139]. ФХО счёл своих коллег из люфтваффе пессимистами: в Европейской России находится всего 5655 самолётов [88;139-140]. На деле к июню 1941 года в Красной Армии было 18 759 боевых самолётов всех типов [54;242] 27. Т.е. даже более реальная оценка разведчиков люфтваффе давала ошибку в 1,7-1,8 раза. Количество же самолётов только в западных военных округах составляло 8920 единиц, т.е. на 1420 единиц больше, чем германская разведка полагала во всей Европейской России при максимальном подсчёте в 7500 единиц [54; 276-277]. Недаром уже после начала войны Гальдер запишет в своём дневнике: «Люфтваффе значительно недооценило численность самолётов противника» [88; 140] . Более того, немецкая разведка очень недооценила и качество советских боевых машин: боеготовыми объявлялись всего 60% самолётов и только 100-200 машин считались имевшими современную конструкцию. О характеристиках таких машин, как ЛаГГ-3, МиГ-3, Як-1, Пе-2, Ил-2 и их количестве в советских войсках представления у разведспецов из ФХО и люфтваффе было весьма смутным [88; 140].

Но каков бы не был уровень эффективности немецких разведслужб, нас интересует именно их оценка намерений СССР (были ли они агрессивными), ибо сейчас мы говорим о субъективной стороне проблемы (взглядах, оценках и намерениях германской стороны). Вот вывод январского меморандума ФХО: основная масса советских войск будет расположена к югу и северу от Припятских болот для того, чтобы закрыть места прорыва германских войск и для контратак на фланги германских армий[88; 140]. Т.е. меморандум однозначно указывает на оборонительный характер расположения советских войск, ни слова не говоря о возможности нападения с их стороны. Причём, интересная деталь: даже способность Красной Армии к осуществлению эффективной обороны и нанесению действенных контрударов ФХО ставил под сомнение, имея в виду чрезвычайно низкий, по его мнению, уровень военного руководства, подготовки и организованности войск, а также состояние советских железных и шоссейных дорог [88; 140]. При таких выводах говорить об агрессивных намерениях РККА было просто смешно. После января 1941 года до самого начала русской кампании мнение немецких разведчиков по этому поводу не изменилось. Выше мы уже цитировали разговор Гальдера с главой ФХО (им был полковник Кинцель).

Но, может быть, особое мнение, отличное от мнения военных, было у Гитлера. И в самом деле, в среде высшего политического и военного руководства Германии Гитлер частенько говорил о «русской угрозе», о том, что Сталин вынуждает его к войне. Резун, которого так и тянет назвать адвокатом Гитлера, делает из фюрера чуть ли не шекспировского Гамлета, мучающегося вопросом: «Быть или не быть?». Так, он передаёт разговор Гитлера с Шуленбургом: «У меня, граф, выхода нет» [80; 484]. И, продолжая мысль фюрера, Резун добавляет: «Не оставил Сталин Гитлеру выхода» [80; 484]. Мол, не хотел он воевать с СССР, а Советы его просто вынудили. И воображается склоняющийся над картой утомлённый человек, единственное подлинное желание которого – мир во всём мире. Но понимает этот пацифист, что жить в мире не даст ему «усатый дьявол» со своей ордой «чертей-коммунистов». И как не больно миролюбивому Гитлеру, но, заламывая руки, вынужден он признать, что только нападение на СССР может спасти Германию и всю европейскую цивилизацию от советской агрессии.

Только вот не вяжутся факты с этой красивой картиной, рисуемой для нас господином Резуном. Для Гитлера ссылка на неизбежность, безвыходность, вынужденность вообще была любимым аргументом, с помощью которого он доказывал необходимость тех или иных шагов (Чехословакия вынудилавступиться за судетских немцев; Польша сама сделала неизбежнымнападение на неё; вот и Советы выбора не оставляют;и проблема приобретения земель на Востоке неизбежнодолжна быть решена). Что думал Гитлер в действительности о «русской угрозе», можно понять из других его фраз. Как единодушно отмечают общавшиеся с Гитлером в 1940-1941 годах, в этот период он периодически начинал говорить об «исключительной благоприятности момента» . И в его словах не было и тени обеспокоенности русской агрессивностью [88; 179]. На Нюрнбергском процессе Кейтель показывал, что в 1941 году Гитлер сказал ему: «Первоклассный состав высших советских военных кадров истреблён Сталиным в 1937 году. Таким образом, необходимые умы в подрастающей смене пока ещё отсутствуют» [88; 179]. Известно также, что, зная о превосходстве РККА над вермахтом в танках, Гитлер абсолютно спокойно к этому относился, считая уровень боеспособности советских бронетанковых войск (т.е. основных ударных сил наступательной войны) чрезвычайно низким [88; 139, 179].

Пусть объяснят Резун и «резунисты», как, в грош не ставя командование и главные ударные силы армии, можно всерьёз, а не «понарошку», бояться агрессии с её стороны, ждать нападения? Сдаётся нам, что в своих «страхах» искренним Гитлер не был.

Напомним, что когда в июле 1940 года начиналось планирование войны против СССР, фюрер отмечал отсутствие активности русских в отношении Германии (см. выше). Вряд ли под воздействием докладов военных из ОКВ, ОКХ и ФХО его мнение в последующее время изменилось. Уже в июле 1941 года, когда война с Советской Россией уже шла, Гитлер обронил фразу о подлинных германских намерениях, которые надо маскировать, говоря о необходимости обеспечения безопасности Германии [28; 269].