Лариса Шкатула - Казачья доля: воля-неволя

– Эх, такая охота ожидается, а я тут разлегся! – запричитал Михаил Андреевич, поглядывая на сына. – Можно было бы волка погонять.

– Это как же ты хотел гонять? – удивился Семен.

– В молодости мы с хлопцами так развлекались. Когда ездили на волчью охоту, бывало, отобьем от стаи матерого волчищу, и ну его в нагайки. Лошадь галопом пустишь, и волка хлестать, пока насмерть не свалится.

– Чего ж это за развлечение, – удивился Семен, – волка нагайкой хлестать?

– Глупый ты еще. Волк – это ж тебе не курица какая-нибудь! Твоего тезку Куренного помнишь?

– Кто ж его не помнит. Он без руки…

– Так ото ж, без руки. А почему? Волка гнал. А тот подпрыгнул, клац! – и руки как не бывало!

Забывшись, больной приподнялся на локте – банки дружно звякнули.

– Это что же делается! – всплеснула руками вошедшая Зоя Григорьевна. – Только стонал, причитал, спина болит, мочи нет, а сам… Ты мне все банки побьешь!

– Так снимай, – пробурчал застигнутый врасплох Михаил Андреевич. – А то уже всю спину в твои банки засосало!

– Полежи еще маленько… Сема, подними из подвала картошку, у нас уже кончилась… Да арбузов моченых из бочки достань. Пойдем, я тебе лучину зажгу…

– Не надо, я сам.

Парень вышел, а Зоя Григорьевна легонько стукнула мужа по затылку.

– Хороший ты отец, Миша, и примеры хорошие для сына приводишь. Куренной однорукий, того же и ему желаешь?

– Я к тому говорю, чтобы он зорче глядел. Что такое волк для казака? Большая собака, да и все. А без дела хлопец и застояться может.

– Нашел, о чем беспокоиться!

Зоя Григорьевна ловко сняла банки и опять прикрыла мужа одеялом.

– Полежи пока.

– А снидать?

– Та сейчас, картошка поспеет…

– Одна картошка?

– Не одна. Штук с десяток.

Михаил Андреевич похмыкал шутке жены.

Семен вновь появился в горнице.

– Я все сделал, мама.

Михаил Андреевич, освободившись от банок, тихонько повел спиной: вроде, полегчало, и кивнул сыну на мать.

– Вот, глянь, сынок. У всех жены как жены, а у меня – чисто язва.

– Поговори мне, вообще без ужина останешься.

– А где Люба? – вдруг озаботился Михаил Андреевич.

– Та к соседской Ольке на минутку побежала. Сказала, скоро будет.

Люба почти тут же и появилась. Нельзя же все время по дому работать. Иной раз хочется и с подругой поболтать. Особенно с той, которую недавно просватали, и теперь Люба жадно ловила ее рассказы о том, что говорили сваты, что подарил жених, с которым девушка давно переглядывалась.

Счастливая она. Выходит замуж за любимого. Надо же так совпало, что ее отец и отец жениха в одном полку служили, там же пошапковались 1 1 Шапковаться – меняться шапками с близкими людьми, товарищами , и уже дома обещали друг другу породниться.

Люба поспешила на помощь матери и теперь бегала с тарелками, уставляла ими кружевную скатерть. Младший брат Гришка с показным рвением мыл в умывальнике руки, все в цыпках, и морщился, натирая их большим коричневым бруском мыла.

– Гриша, пойди-ка сюда! – позвала его мать.

– Опять руки будешь мазать?

– Буду! – пообещала мать, и, макая тряпочку в настоянный на горилке корень солодки, обработала сыну обе руки.

С помощью Семена отец вышел к столу, когда посередине уже скворчала сковородка с картошкой, исходила паром только вынутая из борща вареная курица, радовали глаз подцвеченные розовым ломтики домашнего сала.

– Наконец вся семья в сборе, – счастливо улыбнулась Зоя Григорьевна.

Утром Семен сам поднялся чуть свет, боясь, что мать не разбудит его на охоту, против которой вчера вечером возражала.

– Предчувствие у меня нехорошее.

– Мама! – сердился парубок. – Ну, что там может быть нехорошего? Волков стрелять – с коня! Народу набирается – больше тех волков.

– Все равно, сыночек, сердце ноет.

– Зоя! – прикрикнул на жену Михаил Андреевич. – Или ты не знаешь, что нельзя допрежь дела причитать? Такими вот словами бабы беду и накликают… Не на войну идет! На охоту. Сам бы пошел, да…

Он привычно двинул спиной – побаливала.

Зоя Григорьевна прикусила губу. Она понимала, что не ко времени плачется, но у нее всегда болело сердце за старшенького. Уж больно он был горячий. Совсем не берегся. Да еще Михаил со своими присказками: казак пулями меченый, шрамами отмеченный… От одной такой картины, которую тут же рисовало ее услужливое воображение, мурашки бежали по коже.

Ой, не о том она думает, не о том. Разве можно молодого казака просить, чтобы он берегся? Нет у матери такого права. Только одно остается – молиться за него!

– Семка, а ты мне десять копеек дашь? – между тем спросил его младший брат Гришка.

– Та откуда же у меня деньги?

– За волка дадут, атаман говорил.

– А зачем тебе десять копеек?

Гриша отвел взгляд в сторону и безразлично пожал плечами. Мол, да что там, ерунда всякая.

– Ну, Сем, чего тебе для родного брата денег жалко? Ты не бойся, я подрасту, тебе отдам.

– Ладно, брат! – Семен потрепал его по голове, что было для хлопчика непривычной лаской. – Дам тебе десять копеек.

Он даже не усомнился, что добудет волка. Его больше волновало, сколько он тех волков добудет? Тогда с атаманской платы за шкуру серого хищника можно было и себе хорошую уздечку присмотреть. Ежели не хватит… Но так далеко Семен не хотел заглядывать, усмехнувшись про себя: на что Гришке деньги?

Старший брат и думать не думал, что у младшего – только первый класс школы закончил – появилась любовь. И ею была вовсе не дочь казака, как полагалось даже в таком юном возрасте, а дочь иногороднего! Хоть и кузнеца.

Правда, этот иногородний был вовсе не беден, как его многие собратья. Хозяйство у него образовалось крепкое, и работник на подворье имелся – бывший солдат. Ранило того в битве с турками, упал с коня да сильно спиной ударился. С той поры ходил, согнувшись, уже и горб на спине вырос…

Но не это вовсе влекло казачонка ко двору кузнеца, и даже не его огненный промысел, на который были не прочь поглазеть все мальчишки станицы, а его маленькая дочь, чье мастерство рукодельницы признавали все каз а чки.

Девочка – ей было всего семь лет – умела вязать такие кружевные с бисером подзорники 2 2 Часть головного убора невесты , что станичные невесты стояли к ней в очередь.

Звали девочку непривычно для казацкого слуха – Диана, и была она единственной женщиной в небольшой семье кузнеца – отца и двоих сыновей-подростков. Мать Дианы умерла как раз при родах девочки, и тогда для ее воспитания взяли няню – тоже из тверской области, откуда прибыл кузнец – она не только воспитывала девочку и обихаживала ее, но и обучила нелегкому мастерству кружевницы.

Но и не это влекло Гришу к девочке, вовсе не ее умение плести кружева, – зачем ему кружева? – а удивительно ангельское личико, обрамленное светло-русыми косичками, с ясными голубыми глазами. Он уже присмотрел у бондаря маленький деревянный сундучок вроде крохотной бочки с маленькой застежкой и решил купить, чтобы подарить Диане к Рождеству.