Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

– Сеньорита! – издалека крикнул он – Эрнеста невольно дернулась, только теперь проклиная себя за то, что не потратила хотя бы минуту на обработку ссадины – кровь уже наверняка размазалась по всей щеке… Впрочем, деваться ей все равно было некуда – если не внушительный след на скуле, то увесистую дорожную сумку в руках спрятать было никак.

– Рада, что вы вернулись не с пустыми руками. Прощайте, мистер Дойли, – сухо промолвила она, твердо решив свести этот неприятный разговор к минимуму. Эдвард растерянно посмотрел на нее, положил на песок тяжелый куль, машинально пожал протянутую руку, замер, уперевшись взглядом в ее щеку – как все мужчины, не слишком внимательный к чужой внешности, он лишь теперь заметил явный след удара и сразу же почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо:

– Что произошло?

– Вы ведь не думали, что я останусь на этом корыте навсегда? Нам просто было по пути какое-то время, – равнодушно ответила Эрнеста, снова забросила сумку на плечо и развернулась, желая пройти мимо нее, но Эдвард внезапно выбросил вперед руку и ухватил ее за локоть. Девушка дернулась, желая высвободиться; глаза ее зло и недоверчиво сверкнули:

– Так бывает, мистер Дойли! Смиритесь.

– Вы не ответили на мой вопрос, – по–прежнему держа ее за руку, отчеканил Эдвард. – Что произошло и кто вас ударил?

– Меня никто не бил! – Морено наконец вырвалась из его хватки, но уходить больше не спешила: теперь уже злость подстегивала ее. – Это всего лишь случайность. А уходить я собралась уже довольно давно.

– Это все ваш Рэдфорд, да? – задыхаясь, с трудом выговорил Дойли. На лице его появилось выражение мрачной убежденности. – Тот мальчишка все–таки настроил его против вас?

– Нет! Генри тут совершенно ни при чем, – яростно перебила его Эрнеста. – Не собираюсь больше это слушать. Прощайте!

– Ладно, – Эдвард помрачнел еще больше, но голос его зазвучал решительно. – Я иду с вами.

– Это еще с чего? – Морено рывком отстранилась от него и скрестила руки на груди. – Вас никто не отпускал. И Джек…

– А мне и не требуется его разрешение, – отрезал Эдвард. Впервые за долгое время он был полностью уверен в том, что делает все правильно. – Я прямо сейчас уведомлю его и вернусь к вам.

– Ну уж нет. Этому не бывать! – резко отвернувшись от него, Эрнеста стремительным шагом направилась прочь от корабля; однако Эдвард сразу же снова оказался рядом с ней и преградил путь:

– Стойте, стойте! Что вы делаете?

– Оставьте меня в покое, – сквозь зубы процедила Морено, с нескрываемой яростью глядя на него – но мужчина даже не шелохнулся:

– Одинокой женщине совершенно точно нечего делать в таком месте. Даже я это понимаю! То, что сделал этот мерзавец – на его совести, но я не собираюсь следовать его примеру. Мы вполне сможем найти здесь работу и…

– Вы забываетесь, мистер Дойли, – опасно сверкнула глазами Эрнеста. Голос ее стал чуть тише, но отчего-то это вовсе не выглядело как выражение согласия. – Уж не решили ли вы, что мне требуется ваша помощь? Или, – ее тон стал насмешливо–ядовитым, – в своем внезапном великодушии вы не смогли сообразить, что у меня одной шансы найти место на каком-либо судне значительно выше, нежели в вашей компании?

Оскорбление, тем более жестокое, что, откровенно говоря, заслуженное, достигло своей цели: Эдвард отшатнулся от нее, как ужаленный, запоздало вскинув настолько растерянный и удивленный взгляд, что на мгновение Морено ощутила непривычный укол совести – но лишь на мгновение:

– Я не ваша прелестная невеста–дворяночка, о которой вы лепетали неделю назад – да, да, когда валялись на палубе, не имея сил сделать глоток воды, не припоминаете? – и так трогательно при этом твердили, что она – лучшее, что было в вашей никчемной жизни… Может, она умела говорить так, что никто не обижался – вы-то даже теперь зла на нее не держите – вот только я так не умею, а учиться уже поздно. Поэтому скажу по–простому: оставьте эти глупости и возвращайтесь на судно. Вам ведь не больно-то и хочется мне помогать теперь, после того, что я сказала, верно? – склонив голову набок, она, как всегда, странно блеснула темными глазами – с такого положения кровь на щеке было почти не заметно – едва заметно пожала плечами, дрогнул по–прежнему гордо вскинутый подбородок – и в следующее мгновение уже растворилась в толпе портовых работников, полупьяных моряков и еще Бог весть какого сброда с легкостью, на которую способны лишь женщины и пираты. Или женщины–пираты, затравленно осклабившись, подумал Эдвард, с размаху забрасывая на плечо забытый было груз и широким шагом, не чувствуя тяжести, направляясь к темневшему впереди массиву «Попутного ветра».

На борту все было буднично и просто: копошились на баке, сматывая в бухты бесконечные канаты, срывая голос, орал боцман Макферсон на проверявших бегучий такелаж матросов, сквозь тонкие переборки доносились грязные ругательства опять чем-то недовольного Моргана… Словно никогда и не было на «Попутном ветре» тоненькой фигурки настырной и въедливой «мисс штурман», словно не звучал ее звонкий, с едва уловимой болезненной хрипотцой голос, объясняющий, что и где сделано неверно, требующий чего-либо для команды, спрашивающий, кому и чем можно помочь; словно у этого грязного, сотню раз латанного, видавшего виды корабля, по какому-то недоразумению ставшего им всем каким–никаким, но домом, неожиданно отняли душу, обнажив всю неприглядность и уродство этого места. Словно исчезла единственная крупица странной, чужеродной, не всегда понятной ему, но – красоты, удивительной гармонии, мирившей его со всем ненавистным прежде пиратским миром, с их порой дикими, а порой и вполне объяснимыми обычаями, с их диковинным непокорным нравом. Нравом, что позволял оказаться на улице без гроша в кармане, ночевать Бог знает в каких трущобах и трудиться за крохи, каждый день рискуя оказаться на виселице – но не стерпеть, стиснув зубы, нанесенного оскорбления, не протянуть руку, выклянчивая милостыню – пока руки и ноги на месте, работа найдется, а разменивать на нее собственную душу и гордость никак нельзя!

Ей, так спокойно, хладнокровно даже, наверняка без единого слова возражения оставившей позади все, что было смыслом ее существования в последние два месяца – ей, должно быть, никогда не по силам было бы понять, как он мог пойти в матросы к едва не повешенному им и страстно ненавидящему его пирату, а затем так долго сносить оскорбления и издевательства его людей… Быть может, и они потому и насмехались над ним, что тоже не могли этого понять? Эдвард стиснул зубы и глухо, еле слышно застонал.

Вот сейчас он придет к Рэдфорду, отчитается перед ним, что необходимая провизия доставлена, сменится – и что дальше? Пойдет в трюм, если удастся, снова встанет на корточки и прильнет к своему любимому бочонку – потому что теперь некому будет останавливать его и кричать, захлебываясь собственной жгучей болью, требовать от него бороться, работать, понимать что-то новое, жить… Даже если сегодня он упьется до смерти в том трюме – никому до этого и дела не будет.