Ирина Сукневич - Битва на поле Куликовом

— Бог самый сильный, — сказал Юрка.

— Богу-то молись, а сам трудись, а то с голоду помрешь, — возразил ему Степан. — Вот знал бы Фетка хоть какое-нибудь ремесло — прокормился бы в городе.

Да не плотник Фетка, не сапожник, не портной, он крестьянин, возделыватель земли своей родной.

— Вот те и деревня, — сказал Степан для Ерофейки и, обращаясь к мальчикам, пояснил, что собирается Ерофейка, как вырастет, уйти в деревню и Степана увести с собой на свое дворище: уж больно любит землю, сенокос, грибы да ягоды в лесу. — Сиди уж в Москве. От добра добра не ищут.

Ерофейка молчал.

— А мы с дядей Степаном были у Сергия Радонежского! — похвастался Ерофейка.

— Ой! — удивился Юрка. — Поведай!

Тут плотник Степан почему-то нахмурился:

— Идите во двор. Там и сказывай, коль охота.

Степан и Фетка улеглись на лавках соснуть — на то и праздник воскресенье. А мальчики вышли во двор, сели на травку.

— Ну! — торопил Юрка Ерофейку. — Сказывай!

— В самую его обитель ходили, — начал Ерофейка свой рассказ. — Хотели поглядеть, какой он есть, Сергий. Долго шли дремучими лесами. Тропинка узенькая, ветки лицо дерут, за руки хватают. А птицы так и поют, заливаются. Радостно на душе. А в пути-то встречались нам разные люди — и странники, и убогие, и нищие, и князья, и бояре. Ну, знатные, те на конях скачут, с людьми своими, со слугами. Как услышишь топот — скорей уходи с дороги, того и гляди раздавят. Какой-то человек все с нами шел, сказывал, что ныне обитель богатой стала. Хозяйство у них там обширнейшее: и поля, и угодья, и ловы бобровые, чего только нет у монастыря. Князья да бояре жалуют земли на помин души. Да и сам монастырь землицу себе прикупает. А раньше жил Сергий в лесу один. Зимой метель кружит, мороз трещит в деревах, а он не боится. Один медведь повадился ходить к нему, потому что Сергий угощал зверя: каждый день клал на пенек кусок хлеба. Вот медведь и полюбил его.

— А сейчас где медведь тот? — перебил рассказчика Доронка.

— Должно, убежал, — вздохнул Ерофейка. — Потому что теперь Сергий не один, теперь монахи с ним живут. На высоком холме церковь стоит во имя святой Троицы. Как звери войдут? Вся обитель тыном высоким обнесена, а во вратах стражник сидит.

— А зачем же стражник? — удивился Юрка.

— Добро, должно быть, сторожит, — ответил Ерофейка.

— А Сергия ты видел? — спросил Доронка.

— Видел, только сразу не признал, что это он. Глядим — идет старец с вязанкой дров на плечах… Риза на нем ветхая. Это Сергий и был. И совсем не похож на игумена. Игумены важные, ничего сами не делают, только молятся. А Сергий, монахи сказывали, и овощи сам сажает, и муку мелет в жерновах, хлебы сам и просфоры святые печет. И одежду шьет, и обувь, и свечи восковые делает. Никогда праздным без дела не сидит. А молебствие там у них полный день. Еще вот что… Нашел Сергий в дебрях под монастырем воду святую. Так, ключик небольшой, а чистый, прозрачный, вода холодная, вкусная. Мы пили. Говорят, многие хвори она исцеляет.

Вздохнул Юрка.

— Ты чего? — спросил Ерофейка.

— Мамке бы моей такую воду. В ней давно уж какая-то хворь сидит.

…Не ведал Ерофейка: ходил Степан к Сергию, чтоб спросить: зачем бог отнял у него детей, жену, дом, счастье? Зачем это богу?

И не запомнил Ерофейка, что возвращался Степан из обители мудрого старца невеселый и неспокойный: видно, не получил он того, что искал.

— А я Сергия никогда не видывал, — сказал Доронка. — Вот только монахов его видел. На конской площадке в Москве клеймят коней, коих пригоняют татары ногайские продавать на наш торг. И деньги за это берут монахи, похваляются, будто сам великий князь Дмитрий Иванович подарил им этот доход.

И тут три друга разом о великом князе московском заговорили, который был старше их всего на четыре года.

— Кликнет Дмитрий Иванович людей ратных в поход на татар — я враз пойду! — сказал Юрка.

— И я пойду, — немного смутившись, сказал Ерофейка.

— Я тоже с вами. — Доронка нахмурил густые брови. — И всем доспех скую.

Не ведали три друга, что не так уж и долго ждать, когда сбудутся их слова.

Веселой была зима 1366 года. В январе сыграли свадьбу шестнадцатилетнего Дмитрия Ивановича с младшей дочерью суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича Евдокией. Варили меды пьяные, осыпали жениха и невесту хмелем, дарили молодым подарки бесценные.

И Москва и Нижний Новгород радовались союзу.

Спокойнее стало на душе Дмитрия Константиновича. Тяжко ему, тревожно живется на краю земли русской. Нет покою от татар: то нивы потопчут, то села, города пожгут, то людей уведут в полон. Великая сила нужна, чтоб противостоять Орде.

Да и великий князь московский, Дмитрий Иванович, рассчитывает не у порога своего дома встречать врагов, а на дальних границах.

И еще одна общая забота у обоих князей: охранять волжский торговый путь, ибо богатеют княжества от торговли с дальними странами восточными. В последнее время стали бояться купцы нижегородские, московские, гости заморские плавать по Волге: чинят беду на великой реке татары. А еще боятся купцы людей разбойных, новгородских ушкуйников, что на своих ладьях с носами в виде медвежьих голов нападают на татар, да и купцов богатых не жалуют.

Будут отныне волжский торговый путь охранять ратники князей московского и нижегородского.

Вскоре после свадьбы митрополит всея Руси Алексий повстречал Дмитрия на пути в хоромы молодой княгини — к жене направлялся князь.

«Уж который раз тут меня встречает», — с досадою подумал Дмитрий. И Алексий, похоже, смутился. Сказал:

— Рад я, княже, что по сердцу тебе пришлась Дуняша.

Молодой князь молчал насупившись.

— Вот тебе мои гостинцы, — сказал митрополит и раскрыл ладонь. На ней лежали три больших ореха, один из них был расколот. — Определи, что сие значит?

— Смекаю, отче, — ответил Дмитрий. — Наш свекор, князь суздальско-нижегородский, приведен под власть Москвы. То расколотый орех. У князей тверского и рязанского сила еще велика, не хотят они подчиняться нам. То нерасколотые орехи.

— Верно, Дмитрий, — сказал Алексий. — Возьми их и носи при себе, думай денно и нощно, как расколоть. А теперь ступай к своей ладушке. — И, привычно благословив князя, митрополит удалился.

Смотрел Дмитрий вслед Алексию и впервые поднималось в душе раздражение против своего наставника: «Все поучает, будто я дите малое. Того гляди заметит Евдокиюшка»…

Впервые Алексий словно помешал ему тем, что всегда рядом.

В эту же зиму замыслил великий князь вместе с двоюродным братом Владимиром и митрополитом Алексием ставить в Москве каменный Кремль. Не может забыть Дмитрий Иванович, как горел деревянный Кремль деда Ивана Калиты, да и супротив врагов, коли беда придет, каменные стены надежнее спасать будут народ московский.