Ирина Сукневич - Битва на поле Куликовом

Как замыслили, так и сделали.

Многие мастера и простые люди пришли в Москву на постройку Кремля, рады делу и заработку. Среди них и Фетка. Ныне живет спокойно: поди сыщи его в этом скопище людском.

Возит Фетка белый камень по застывшей Москве-реке из деревни Мячково. При деле человек, работает на московского князя. Всякой работе он рад.

Раскраснелось лицо на морозе. Белесые брови, ресницы, борода, усы совсем заиндевели.

«Хорошо-то как, — думает Фетка, — когда руки не лежат без дела».

Смотрит он на нескончаемую вереницу саней с тяжелым грузом. Знает Фетка: многих возниц выгнал из дома голод, наступивший после засухи. И пришли они в Москву с верою, что прокормит она их. Сидят возчики на упряжных лошадях, покрякивают от мороза, дух белым паром оборачивается.

Весело понукает Фетка послушных лошадей, смотрит по сторонам. Славно! Снег сверкает под солнцем, лежат на нем ярко-синие тени от деревьев, скрип под полозьями.

«Изукрасил-то как землю господь бог, — думает Фетка. — Это его рук дело благодать такая! Вот Степан совсем бога не признает, говорит: какой он там бог, коль допускает на землю столько зла и горя. А я-то знаю: бог милостив, а наказывает людей за грехи».

Тут начинается у Фетки мысленный спор с его московским другом Степаном. Надо же! Нет у Степки бога. Вспоминает Фетка богохульные слова плотника и чувствует: будто ржавчина, незаметно разъедают и его веру. Начинает он думать: почему бог наказывает христиан, подобных ему, Фетке, а служителей своих, что обирают по городам и селам бедных людей, не наказывает? Почему взимают они злато-серебро и с живых и с мертвых? Эдак разве гоже? Родился человек — плати, а то не окрестят, умер — опять плати, иначе обряда погребального не свершат. А коль платить нечем, так и грехов никто не отпустит? И уж не любуется Фетка зимней сказочной красотой, укоряет он священнослужителей:

— Разве подобает монаху, попу аль архиерею мздоимцами быть? Кормятся, как скот пред закланием, едят и пьют без меры, да и зелье хмельное любят…

Фетка не замечает, что лошади его еле бредут.

— Эй, возница! — окликают его сзади. — Спишь аль замерз?

По весне на кремлевском холме пошел стук великий: молотками да долотами тюкают по белому камню каменщики. Обтесанные плиты, скрепленные известью, ровно ложатся одна на другую.

Растет стена…

На это строительство князь Дмитрий особо пригласил владимирских плотников и каменщиков — мастеров-искусников. Слух шел, что переманил он умельцев и из Твери.

Среди мастеров достойных трудился на сооружении Кремля и плотник Степан, а рядом с ним его подмастерье — Ерофейка.

А когда стены поднялись и встали во весь свой рост, загородив Москву от ворогов, всем стало жить спокойнее.

Князь Дмитрий любил взбираться на только что возведенные стены белокаменные: далеко с них видно. Ему казалось, что за широкими лугами и далекими лесами он видит границы своего княжества.

Вон в той стороне, куда уходит солнце, владения тверского князя. А в полуденную сторону лежит дорога, которая приведет в поле широкое, которое, знает великий князь, будет бранным.

В княжеские покои вошел митрополит всея Руси Алексий:

— Княже! Важные вести. Из тверской земли прибыли родичи князя Михаила Александровича… Жалуются: захватил их земли тверской князь, челом бьют: просят защитить и найти управу на князя Михаила. Удобный случай, княже…

— Расколоть второй орех? — нетерпеливо перебил Дмитрий.

— Да, — ответил митрополит. — Так сделаем: я позову Михаила Александровича в Москву для переговоров. И здесь мы вместе — ты княжьей властью, а я духовною — склоним его подчиниться тебе.

— Быть посему! — Глаза Дмитрия вспыхнули.

Тверской князь не посмел ослушаться митрополита всея Руси: приехал на зов.

Но вместо переговоров в Москве был учинен третейский суд. Предлагали Михаилу отдать родичам спорные уделы. И вдруг потребовали, чтобы он признал московского князя Дмитрия старшим на Руси князем. Не только требовали — заставляли под страхом смерти целовать на том крест. И стоял перед ним с крестом сам митрополит всея Руси Алексий.

Но был тверд Михаил, князь тверской: отказался. Не быть Твери под Москвой!

Тогда Михаила и сопровождавших его бояр посадили в домашнее заточение, по домам старейших бояр Дмитрия. Каждый один сидит, и за дверьми стража.

Михаил задыхался, гнев душил его. И не только потому, что он попал, как глупый зверь, в засаду. Возмущало коварство митрополита. Сидя в одиночестве в московских хоромах, тверской князь не столько думал об освобождении из плена, сколько о мести Алексию и Дмитрию за посрамление.

«Вот что, — решил Михаил Александрович, — буду жаловаться константинопольскому патриарху: пусть судят митрополита на соборе. Напишу, что не печалуется он о бедах русских князей, а любит только одного Дмитрия. Напишу, что не бывало еще на Руси такого митрополита, каков есть этот: благословляет Дмитрия на пролитие крови! Живет только в Москве и никогда не посещает ни Киева, ни других городов русских. Дай нам другого митрополита! Вот что я напишу патриарху. Виданное ли дело: митрополит снимает целование с тех, кто целовал на верность крест ко мне, и благословляет переход к московскому князю».

И вдруг озарение снизошло на тверского князя: «Раз так, дам и я ложную клятву, пусть только выпустят меня!»

Застучал Михаил в дверь, вызвал стражу:

— Ведите к митрополиту! Крест целовать буду…

И целовал Михаил Александрович, князь тверской, крест на верность московскому князю Дмитрию Ивановичу.

С тем и отпущен был.

А в Москве праздновали победу.

Михаил вернулся в Тверь. Тут же он призвал епископа и ближайших бояр. Рассказывая о вероломстве москвитян, потребовал, чтобы епископ снял с него крестное целование, что тот и сделал тут же.

— Вот моя воля, — сказал Михаил боярам своим. — Москву унять надобно. Я еду в Литву, к мужу моей сестры Ульяны, к великому князю Ольгерду Гедеминовичу. Будем вместе готовить полки против Москвы. Ольгерд всегда с теми, кто мешает возвыситься и укрепиться Московскому княжеству, потому что и сам Ольгерд боится этого возвышения. Он знает: не будь у Москвы врагов пострашнее Литвы, поди, погнал бы московский князь и самого Ольгерда с русских земель, что захватила Литва.

Не ошибся Михаил Александрович. Согласился литовский князь идти с ним на Москву.

Ольгерд человек рассудительный, мудрый. Он не любит, как другие князья, шумных пиров, где рекою льются пьяные меды, не любит охотиться на зверей диких. По душе Ольгерду ратные походы и подвиги.

Осторожен литовский князь, недоверчив. И есть у него обычай появляться перед своими врагами внезапно. Это ему всегда удается, потому что Ольгерд никогда никому не говорит о своих замыслах, даже воины его не знают, куда их ведет великий князь.