Максим Сбойчаков - В бой роковой... [документальная повесть]

Будучи в 1-й роте, Визжачий, Лыткин и другие сговорились с 3-й, где организатором выступил унтер-офицер Песочников. Связь держали через денщика командира 1-й роты Зюзина. Сигнал для выступления — выстрел. Его дала 3-я рота в час ночи, придя с заставы. Обе роты кинулись на офицеров, убив пять английских и четырех русских. Штаб батальона — в центре села под охраной пулеметной команды, к нему не пробиться. Поднялась стрельба. Офицеры выскакивали из домов в чем были, вообразив, что на батальон напали красные. Однако скоро разобрались и начали сигналить ракетами.

Во главе разрозненных солдат Визжачий с Лыткиным рванулись к передовым позициям. Еще до этого они послали связных к красным и теперь не боялись, что, проскочив свои позиции, будут встречены огнем. Песочников с солдатами потянулся за ними. Какую-то группу провели Задорнов и Киприянов, но тут огонь пулеметов и орудий преградил дорогу. Сотни две или три солдат залегли на ржаном поле, отстреливаясь из винтовок. Песочников ожидал поддержки 4-го полка, но ее не последовало. Унтер-офицер, очевидно, смалодушничал или растерялся, услышав треск пулеметов и грохот орудий. Песочников пытался поднять людей и бежать к позициям, однако было уже поздно. Давно наступило утро: повстанцы как на ладони, да и у опушки леса, куда намечали идти, уже развернулся английский батальон, вызванный на помощь.

— Ты о себе-то скажи, как не расстреляли с теми семью?

— Я под защитой самого генерала Айронсайда был, — горько усмехнулся Визжачий. — Поверил он, что мечтаю об учении в Англии.

Остатки восстававшего батальона, как выяснилось потом, привезли в Двинский Березник, затем переправили на правую сторону реки в Осиново. Час или два держали па площади под усиленной охраной, потом вывели из строя 11 человек. Первым подвели к виселице, поставленной у реки, Песочникова. Он до последнего мгновения выкрикивал: «Не убьете правду, не убьете!»

В разгар лета гагаринский отряд вернулся. Под воздействием его листовок поднялось восстание в 8-м белогвардейском полку, разлагались американские части, действовавшие на Пинеге.

Агитбойцы вошли во вкус. Иван Тяпков, совершив опасный поход в Архангельск, попросил оставить его в штабе Пинежской бригады. Обещал архангельским подпольщикам снова прийти к ним. Комиссар бригады Кулаков поддержал эту просьбу. Тяпков выработал свою манеру обводить полицейских. Прикидывался глухим, когда требовали документы для проверки. Нарочито громко переспрашивал полицейских, указывая на уши, прежде чем полезть в карман и вынуть справку.

— Возвращаясь из Архангельска, он по моему заданию побывал в Пинеге, куда я послал Василия Большакова, хорошо владеющего английским языком, — рассказывал Гагарин. — И принес оттуда новость: в Пинеге активно действует американец Майкл Смит. Я сначала встревожился: не провокатор ли? Но Павел Нартин, командир роты, успокоил, рассказав интересную историю...

Летом 1914 года, когда разразилась мировая война, был интернирован немецкий коммерческий пароход, находившийся в Архангельском порту. На всякий случай пароход отвели в Пинегу, а его команду через некоторое время отправили в деревню Немнюгу для расквартирования. В этой команде находился американец Смит. Его привели в избу Павла Нартина. Объяснялись жестами, и хозяин понял только, что постоялец из Лос-Анджелеса, по профессии моряк, ему 45 лет. В молодости работал на лесоразработках в Орегоне, где растут гигантские сосцы. Незадолго до войны нанялся к немцам.

Смит очень приветлив и услужлив. Кто ни позовет, придет помочь в работе, особенно тем, у кого нет в доме мужчин. Убирал урожай, пилил лес, точил топоры и пилы, делал деревянную посуду. Благодаря этому завоевал симпатии у жителей.

К концу 1914-го Нартина мобилизовали на фронт. Вернулся домой только после Октября 1917 года. Смита уже было не отличить от русского северянина. Освоил говор, привычки. Только в политике почти совсем не разбирался. Знал лишь, что царя свергли, а дальше все партии у него путались — эсеры, меньшевики, большевики. Подолгу просиживали вечерами. Павел Нартин учил его на своем опыте. Рассказывал, как листовками и живым словом большевики открывали глаза солдатам на фронте, о своем участии в Октябрьской социалистической революции в Петрограде, о Ленине, которого видел и слушал на съездах Советов.

Под влиянием Нартина Смит начал читать газеты, ходить на собрания и заседания местного Совета, выражать симпатии к большевикам. Первым испытанием для него явилась отправка команды в Германию после заключения Брестского мира. Не захотел он уезжать. Затем последовала интервенция. Смит как-то замкнулся, и Павел было засомневался в прочности его убеждений. Однажды Нартин почистил винтовку, с которой вернулся домой, и начал собираться в партизанский отряд. Пригласил и Смита, но тот сначала отмалчивался, потом пробурчал, что уедет в Пинегу.

Это совсем обескуражило Нартина. Ведь в Пинегу пришли войска интервентов. Правда, туда Майкла тянуло и раньше. Квартировал он там — до присылки команды в Немнюгу — у Марфы Серебренниковой, с которой сдружился. Говорили, что в Пинегу вместе с другими явился и американский отряд.

— К родичам, значит, потянуло? — поинтересовался Нартин.

Тот не смутился:

— Да, ты угадал — потянуло.

И глядя в глаза удивленного Павла, горячо заговорил. Он уверен: солдаты Америки пришли в Россию по недоразумению, их обманули. Если рассказать им обо всем, открыть правду — не будут воевать.

— Этим я и займусь в Пинеге. Сам же ты, Павел, говорил, как вел агитацию, как изменялись настроения солдат, когда им открывали глаза.

Нартин облегченно вздохнул:

— Черт ты этакий, чего ж сразу не сказал!

В день отъезда Майкл протянул руку:

— Знай, Паша, отныне родина моя — новая Россия.

Они обнялись.

Что ж, подумал Гагарин, выходит, Большаков подобрал себе надежного помощника. Ни Нартин, ни Гагарин не догадывались, что ведут речь об одном и том же человеке.

Молодая вдова Марфа Серебренникова встретила Майкла как родного. Много дум о нем передумала. Когда Смит квартировал у нее, чувствовала, что нравилась ему. Да и ей он понравился. Но у нее муж был на фронте. Вынула фотографию своего фронтовика, стала объяснять. Смит понял и потускнел взглядом. Таким и уехал. А через год пришло извещение о гибели мужа.

Все хотела как-то сообщить Майклу, да повод подходящий не находила. Останавливало и то, что он американец, рано или поздно уедет.

И вот теперь пожаловал сам, да еще как пожаловал-то — с порога объявил:

— Я к тебе совсем, Марфуша.

Они проговорили долго, зашла речь и об американских солдатах, прибывших сюда. Майкл оживился, начал расспрашивать, где они бывают, где живут, что поделывают.