Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

– Идите за стол, Сан Саныч, – Анна спускалась к реке, в руках таз с бельем, за ней, держась за перила и озираясь на Сан Саныча, дети.

Белов затоптал окурок и пошел в дом. Фельдшерский чемоданчик был раскрыт на лавке, мужики сидели за столом, пили чай, перед Горчаковым лежало письмо.

– А лес там какой? – спрашивал Романов.

– Лиственница да кедровый стланик, по реке – тальники… – рассказывал Горчаков.

– Об одном Бога прошу – не побежал бы Мишка… В первые дни – тоска страшная! Я неделю не спал, нары грыз. Не знаю, что удержало. – Он застыл, вспоминая. – Привык помаленьку. Осень была, приморозило, снежок выпал, меня в хорошую бригаду взяли. Бригадир у нас толковый был… Давай, Сашка, щей! Ты чего там сел? А то давайте самогонки хлебнем, раз такие гости! – Валентин очнулся от воспоминаний и решительно открыл люк в погреб. Спустился, загремел чем-то, голос звучал глухо. – Помогай, Саня!

Белов принял кусок сала, миску соленой туруханской селедочки и тяжелую бутыль белесого самогона. На стол поставил. Романов сегодня был в духе, сало резал и говорил необычно много. Сан Саныч наблюдал за ним и не понимал этого его почти веселья. Оно не было нервным, Валентин на самом деле был чему-то рад.

– Пересылочка-то ничего там? На Магадане?

– Я там в тридцать седьмом был, – улыбался Горчаков, – молодой, не понимал ничего…

– Это да… Если б можно было, я бы за Мишку пошел. На общие, на лесоповал, на земляные – куда хошь! Я все уже знаю, зачем парня губить? Я бы за него отработал.

Налил по трети стакана, поднял свой:

– Ну, мужики, чтоб он сдох поскорее! – Валентин косо глянул на угол с иконами и выпил. Жевал сало, обдумывая свои слова, кивнул, подтверждая их. – Заберет его Господь, люди свет увидят!

Сан Саныч чокнулся со всеми, выпил, почувствовал хмельное облегчение, но и неприятно было. Он не должен был пить такой тост! Надо простить их ненависть, хмурился внутренне Сан Саныч, – лагерь сделал их слепыми…

– Может, еще разберутся? – Сан Саныч с нетвердой надеждой посмотрел на Романова.

Валентин резал хлеб, замер на слова Белова.

– В чем разберутся?! – бакенщик смотрел в упор.

Сан Санычу неприятно стало, но взгляда не отвел, молчал упрямо.

– Хороший ты мужик, Сан Саныч, но дурак! – Валентин замолчал, разливая самогонку. – Не пробовал ты, как они разбираются… Люди в их руках собственных детей оговаривают!

Белов уже хорошо захмелел и смотрел с еще большим упорством. Выпил, мысленно проговорив: «За Сталина!» Романов и Горчаков были искалеченные люди, это ясно. Ему не хотелось ничего этого слушать. После ночного разговора с Горчаковым на Турухане Сан Саныч много думал, пытался представить, что такое по всей стране творится… Никак не получалось – вокруг него ничего такого не было! Арестовывали совсем не часто, а тех, кого сажали, было за что!

– При чем здесь Сталин?! – с задиристой пьяной решительностью заговорил Сан Саныч. – Вы ему смерти желаете, а без него… что без него?! – Сан Саныч замолчал в досаде, он не мог, никогда не пытался представить себе жизнь без Сталина.

Романов его не слушал, развернулся в сторону Горчакова:

– Характера Мишкиного боюсь, Георгий Николаевич, не смолчит он, а там сам знаешь как! Урки, попки, шестерки! Какая справедливость!

Замолчали. Стало слышно, как Анна во дворе разговаривает с детьми. Мужики притихли со своими мыслями, и опять показалось Сан Санычу, что Романов с Горчаковым и молча друг друга понимают, а он лишний за этим столом. В сенях забренчала щеколда, вошел Грач.

– Здравия желаем честной компании! Здравствуй, Валентин! Как живешь помаленьку? Сан Саныч, у нас дейдвуд потек, меляков-то нацепляли, надо бы перебить сальники… На полдня работы будет. Ребята уже начали. Или прикажешь, так пойдем?

Белов пошел смотреть. Текло сильно. Как ни хотелось Белову уйти побыстрее от всех этих разговоров, надо было ремонтироваться. На берег не пошел, поднялся в каюту и вспомнил, что Николь живет у него. Он шел лечь и выспаться, но теперь сел, тяжело нахмурившись, на широкой кровати, ругая себя мысленно, что выпил. Никого не хотел видеть.

Осторожно постучавшись, вошла Николь, застеснялась его на секунду, но тут же улыбнулась, присела и поцеловала Сан Саныча в щеку:

– Целый день сегодня не виделись, странно, да? Мы на одном маленьком корабле… Что с тобой? Это я виновата? Ты жалеешь о сегодняшней ночи? – она говорила тихо, чуть тревожно, но настойчиво. Заглядывала в глаза. – Скажи сразу! Ты жалеешь? Потому что я ссыльная?

– Нет, что ты… – очнулся Сан Саныч. – Нет, мы выпили и разговаривали…

Он посматривал в ее ясные карие глаза и не знал, можно ли ей хоть что-то из того рассказать. Нельзя было, понимал, у нее и своего хватает.

– Это наши, мужицкие дела, – вздохнул тяжело.

– Какие? Этот здоровый мужик выпил и лез драться?! А Георгий Николаевич?

– Да нет, ну что ты! – удивился Сан Саныч.

– Русские часто дерутся пьяные, – Николь быстро поцеловала Белова в губы. – Я из-за тебя сегодня ночью все-все забыла. Всю свою плохую жизнь, и осталась только хорошая.

И опять поцеловала.

Сан Саныч обнял ее и вскоре тоже забыл все на свете.

Через полчаса Николь, делая страшные глаза, убежала на камбуз, а Сан Саныч, успокоенный, отвернулся к стенке и уснул.

Романов чувствовал лагерное родство с Горчаковым, тяжелое родство несправедливых безжалостных судеб, ему хотелось поговорить, и они уплыли на реку. Висели на нижнем, самом дальнем бакене. Енисей был тихий, только зацепленная за бакен лодка шумела сильной водой. Солнце уже не пекло. Романов, только что поднимавший и опускавший тяжелый камень-якорь со дна – они переставляли бакен, – отер пот и достал папиросы:

– Подождем маленько, иногда катится по дну, – кивнул вниз под воду.

Прикурил, протянул огонек Горчакову. Попыхивали молча среди вечерней тишины реки.

– Ты откуда родом? – спросил Георгий Николаевич.

Романов помолчал, стряхнул пепел в воду.

– С устья Селенги, это на Байкале. Бурятское сельцо Малая Березовка.

– Рыбачили?

Романов кивнул, все думая о чем-то:

– Больше землю пахали, там земля – какой поискать! Одним большим двором жили на своем хуторе – отец с матерью да нас трое братьев с семьями, одних взрослых работников десять человек было, ребятишки еще… Старший брат рыбалкой занимался – омуль у нас самый крупный на всем Байкале, Посольский называется, его ловили, да осетров… щуку-окуня за рыбу не считали. Лошадей, коров, мелкого скота больше ста голов было – пастбища там островные, богатые. Хлеба собирали много, огород большой… зимой извозом занимались. Хорошо жили, жатки, сеялки, косилки – все было, руками не косили.

Он замолчал, крепкое внутреннее удовольствие отражалось на грубоватом лице. Папиросу притухшую раскурил. Продолжил неторопливо: