Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

На пароходе привел в свою каюту и уложил в кровать. Сам взял бушлат и собрался выйти.

– Ты куда, Саша? – испуганно спросила Николь.

– Отдыхай, завтра все сделаем, я рядом у ребят пока.

На следующий день Белов перестроил свою каюту. Убрали кресло, передвинули столик в угол, а вместо узкой кровати матрос Климов сколотил ловкий просторный топчан. С Николь Сан Саныч почти не разговаривал, даже и побаивался – вдруг у нее это был просто порыв? Николь тоже была тихой, не улыбалась, ложки-вилки из рук валились. Обедала не со всеми, в кухне притулились с Ниной. Говорили о чем-то негромко.

Сан Санычу казалось, что вся команда чувствовала что-то особенное и была серьезна. Старпом, когда остались вдвоем с Беловым, предложил спокойно:

– Идите в нашу с Егором каюту, она просторнее.

– Спасибо тебе, Фролыч, все уже сделали… – Белов помолчал. – Вернемся – женюсь!

Старпом согласно кивнул и переключил телеграф на «малый», подходили к повороту.

Николь, покраснев, перенесла к нему свои вещи. У нее, как у заправской зэчки, был фанерный чемодан. Стеснялись друг друга, не очень понимали, что происходит, обсуждали ее несвободу и необходимость – по закону – вернуться после навигации в Дорофеевский, куда она была приписана. С его разводом тоже все было не очень просто, но Сан Саныч ничего не стал говорить о своих страхах. Обсуждали, где будут жить в Игарке, когда распишутся.

Белов чувствовал, что здесь, на корабле, он поступил правильно и честно, но «Полярный», спускаясь по глухому таежному Турухану, приближал его к действительности, которая жила по другим законам.

Прошло еще несколько нервных и растерянных ночей, прежде чем они стали мужем и женой. Утром после этой ночи они вышли на просторы Енисея. Белов щурился сурово на рассвет, поднимающийся над другим берегом, и не верил, что у них что-то может не получиться.

«Полярный» делал оборот, целясь в узкую протоку бакенщика Валентина Романова.

Белов стоял на штурвале. Вылизанные штормами базальтовые выступы Большого Каменного острова спускались к воде и образовывали тихую бухту. Ниже мыса весь огромный, двадцатикилометровый остров был песчаным, заросшим тальниками и разрезался мелкими протоками. Только этот передовой мыс, видимо и давший название всему острову, был скальный. Очень похожий на характер Валентина Романова.

Знакомая лестница с перилами поднималась от причала к натоптанной тропинке, которая, огибая большие камни, уводила к жилью. Дом с постройками стоял в сосняке, с реки его почти не видно было. Другая тропинка вела на песчаный берег ниже скал. Здесь были запасные бакены, лодка, невода и сети на вешалах из бревен. Все у дядь Вали было надежно.

Как ни торопился Сан Саныч в Ермаково, чтобы покончить со своим семейным вопросом, мимо Мишкиного отца пройти не мог. После их прошлогоднего разговора они не виделись и не писали друг другу. Сан Саныч ничего не узнал о Мишке, и от этого было стыдно, ему казалось, он плохо пытался помочь.

Валентин стоял на своем бугре в телогрейке и с дымящейся папиросой. Не спустился к буксиру. Белов первый поднялся по лестнице:

– Здорово, дядь Валь! – протянул руку.

– Здорово, Сашка! – у Сан Саныча отлегло от души, лицо Романова было, как всегда, слегка угрюмо, но в голосе не было тяжести.

– Забежал к вам. Ты чего в телогрейке? – Белов потрепал ласкающуюся лайку.

– Спину прохватило, пойдем, – Романов двинулся к дому, но вдруг остановился и повернулся к Сан Санычу. – Мишка письмо прислал…

– Да?! – обрадовался Сан Саныч. – Где он?!

– На Колыме в пересыльном лагере, при Анне не надо… – и он снова повернулся к дому.

Белов пораженный, замер на тропинке, смотрел на тяжелую спину Мишкиного отца, в голове замелькали лица начальника пароходства, безразличного и безликого капитана-особиста…

– Мне куда, Сан Саныч? – Горчаков с фельдшерским чемоданчиком поднимался от реки.

– Погоди, Георгий Николаич… Тут такая херня… – Сан Саныч напряженно смотрел на Горчакова.

– Что случилось? – Горчаков поставил чемоданчик и достал папиросу.

– Сына его, моего друга… я вам рассказывал… на Колыме он, – Белов смотрел сквозь Горчакова. – Черт! – зло сдавил челюсти и кулаки. – Черт! Черт! Черт!!!

– Чего стоите? Заходите… – Валентин вышел на крыльцо.

– Покурим, – показал папиросу Горчаков.

Романов подошел, изучая Горчакова, протянул руку, признавая в нем своего:

– Валентин!

– Георгий!

– Георгий Николаич – фельдшер, посмотрит ребятишек… – Белов не глядел на Романова: и вины за собой не чувствовал, а глаза не поднимались. – Он сидел в лагере на Колыме.

Романов заинтересованно посмотрел на Горчакова.

– Сын из Магадана написал, с пересылки. Бывал там?

– Бывал.

– Куда могут отправить? Лагерей-то много?

– Много.

– Что за работа? Золото моют?

– Больше в шахтах работают… Сейчас полегче стало, и техника, и кормят лучше.

– По специальности устроится, хорошие механики везде нужны… – спокойно и строго сказал Романов. Так сказал, словно от его мнения это и зависело.

Молчали, курили. На «Полярном» собирались обедать, Николь принесла чистую посуду на стол, загремела ложками. Она была в лучшем своем платьице. Заслонившись рукой от солнца, посмотрела в их сторону. Сан Саныч нечаянно вспомнил, как целовались сегодня всю ночь, и ему захотелось сказать что-то хорошее дядь Вале. Он напрягся, искал слова, но они были все пустые, он чувствовал себя глупым мальчишкой рядом с этими молчавшими мужиками. Он несколько раз мог встать за Мишку на собраниях в пароходстве, но не встал… Не хватило духу.

– Руки у него золотые, технику любит. Не пропадет! – Валентин повернулся к Горчакову. – Пятнадцать лет дали! Теперь срока такие!

– Сейчас и за болтовню двадцать пять дают, совсем, видно, нечего было предъявить.

– Одна надежда, – Романов докурил папиросу, бросил под ноги и тщательно растер сапогом, – околеет Усатый, не вечный же он! У тебя большой срок?

– Двадцать пять.

– Точно околеет… столько людей его смерти ждут, Бога просят, а он все дышит, сука рябая, – Романов нахмурился деловито. – Я, когда письмо получил, успокоился. Боялся, что нету моего Мишки уже, а тут – вот он, его рука. Пойдемте в избу. Ты, Сашка, зря за него ходил, не помогло бы…

Белов глянул, не понимая, откуда он знает, но Романов уже двинулся к крыльцу.

– Дайте мне папиросу! – попросил Горчакова. – Вы идите!

Сан Саныч закурил, глубоко вдыхая крепкий дым. На «Полярном» ели, стол не видно было, но ложки скребли и негромкий разговор гудел, посмеивались. Он глядел на енисейскую ширь с песчаными островами и отмелями и опять остро чувствовал раздвоенность. Один Белов работал, смело поднимался по Турухану, отвечал за своих людей, и здесь все было ясно и хорошо, здесь не было трудностей, которые бы он не одолел. Но была и другая жизнь Сан Саныча Белова, как будто придуманная специально, чтобы все путать. И в этой жизни только что два дорогих ему человека поняли друг друга с полуслова, а он оказался пустым местом рядом с ними. Теперь в той другой жизни был и Мишка, за которого бесстрашный капитан Белов струсил вступиться. И Николь, она тоже была не из этой его жизни, где все было ясно. Его Николь всегда помнила, что она не человек, но ссыльная.