Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

– Вы когда попали в ссылку?

Фрося посмотрела на Горчакова с интересом, помолчала, соображая.

– В сороковом году. После того как Советский Союз ввел войска к нам в Бессарабию. Я, кстати, была рада, ведь пришли свои, русские, но советская власть сразу себя показала.

– У вас было имение?

– Да, небольшое. Засеивали поля, держали скотину, мама была уже немолодая, и все хозяйство было на мне. Бессарабия до прихода Советов жила очень весело и сыто.

Горчаков внимательно изучал Фросю. Несмотря на лагерь, она выглядела моложе своих лет, особенно красивые глаза. Он пытался представить себе, какой она была там, в Бессарабии, десять лет назад.

– У меня было посеяно несколько полей кукурузы, она созрела, надо убирать. А по новым законам я не имела права нанимать работников. Я пришла к председателю сельсовета, спрашиваю, как быть? Убирай и сдавай государству! Одна я не смогу, надо нанять людей! Не имеешь права! Тогда урожай погибнет! Погибнет – посадим как саботажницу! – Фрося отмахнулась от горчаковского дыма. – Вскоре меня раскулачили, кукурузу убрали колхозники – в колхоз уже, кто победнее, вступили. Председателем назначили русского, пришлого, и по его распоряжению кукурузу сложили в бурты! Я пошла к нему – нельзя ее в бурты, это не картошка – сгниет! Ее сушить надо! А он сидит за барским письменным столом, реквизированные ковры на стенах, самогоночкой от него попахивает… очень собой довольный. Говорит мне – а вам какое дело, гражданочка? Ну и всё – через пару недель от этих буртов пошла страшная вонь. Весь урожай пропал! И началась вся эта дурь – налоги на все назначили! Люди фруктовые деревья рубили, перерезали скот. Страшное было время – собаки ходили с раздутыми от мяса животами.

Она перевязала платочек, расправила гимнастерку под ремнем и стала надевать рюкзак.

– Нам с мамой разрешили взять немного вещей и выгнали из дома. Он, кстати, потом так и стоял пустой. Я отправила мать к родственникам в Румынию, а сама стала батрачить. Народ загоняли в колхоз, еще чего-то хотели от него. Начались репрессии, несогласных забирали, меня не трогали, потому что у меня ничего не было. Кормилась тем, что работала на людей. Виноград обрезала, дрова колола, пахала…

– А почему не уехала в Румынию?

– Из принципа! Я была патриотка России, хотела работать, строить новую жизнь, я думала, что эти вот глупые начальнички, которых к нам прислали, во всем виноваты. Узнают, пришлют других, и все поменяется. Думала, в России все иначе – газеты же советские читала, радио слушала. А потом своими глазами увидела нищету. Не могла поверить – в России крестьяне всегда жили лучше, чем в Бессарабии! Ну а когда попала в сибирскую деревню и посмотрела, что там едят люди… Страшный сон! Многие хуже собак жили! И это все большевики натворили за двадцать лет!

Шли рядом краем болота, уже и устали от дороги, чавкали мелкой болотной жижей. До Турухана оставалось недалеко, ясно было, никто за ними не погонится. Солнце пекло по-летнему, пот тек по лицам, комарики, мошка вились над ними, но это были уже не летние голодные «звери».

– Что в отчете напишете? – спросил Горчаков.

– Удивительно! – обрадованно повернулась к нему Фрося. – Как раз об этом думала. Ведь все признаки инфекционного гепатита налицо, в восемнадцати лагерях обнаружили, и ни в одном не объявили карантин!

Горчаков шел молча.

– Что молчите?

– Начальники не хотят ответственности, Фрося, что тут скажешь… Я в тридцать девятом работал во Владивостоке в тифозном карантине. Там потяжелее было… Дай начальникам полную волю, они всю пересылку, а там были десятки тысяч людей, тракторами бы засыпали. Они серьезно это обсуждали – здоровых вместе с больными. Тиф! С ним трудно! Что вы хотите от этих начальников? Это система, в которой человек ничего не стоит!

Горчаков приостановился, поправил лямки и продолжил:

– Всем лагерным врачам про гепатит все понятно, но в отчете его не должно быть! Этого не хотят не только наши с вами начальники, которые будут составлять отчет по Строительству-503, но и их начальники в Москве. Если в отчетах нет гепатита, то его и нет. А то, что тут люди загибаются, это их не волнует. Между этими начальниками и нами-лагерниками нет никаких человеческих связей. Они не предполагаются! Поэтому соображения медсестры Сосновской никому не интересны, их проигнорируют и напишут то, что им надо.

– Но я должна написать, и я напишу!

– Напрасный труд!

– Я, кстати, уже написала, что по моим опросам во всех без исключения лагерях в течение всех трех лет строительства заключенные не имеют в рационе свежих овощей. Отсюда у пятидесяти процентов наблюдается сухость кожи и петехии [134] Петехия – кожная сыпь. , у двадцати процентов лагконтингента есть цинготные проявления, а у пяти процентов цинга ясно выражена. И очень часто именно они инфицированные гепатитом!

– И вы все это хотите изложить?

– Уже изложила!

– Вы, Фрося, очень хороший человек!

– Вы иронизируете, а я просто делаю свою работу! Если бы все поступали так же, эта система не устояла бы! Она основана на лжи, жадности и подлости конкретных людей.

– Вот для них вы и будете писать отчет о кожной сыпи у зэков!

Фрося остановилась.

– Какой же вы отчаявшийся человек, Георгий Николаевич! Глубоко отчаявшийся! Вы ведь в людей совсем не верите!

Горчаков перемялся с ноги на ногу, улыбнулся на прямоту.

– Скажите честно, – настаивала Фрося, – все люди для вас плохие?

– Я давно перестал думать на такие темы, Фрося… Я просто живу. Идемте, вон уже Турухан.

Всю неделю, что шли до Туруханска, погода стояла сырая, сыпало мелким дождем, как из самого частого сита, было холодно и мокро не только на палубе, но и в их шкиперской избушке. Все время подтапливали печку. Горчаков по лагерной привычке спать при всяком удобном случае спал много. Столько же давил нары и студент, и только Фрося Сосновская вставала рано, затапливала печь, писала или рисовала за столом у серого слезящегося окошка, варила кашу. Мужики поднимались заспанные, позевывали, ели, курили и снова ложились. При студенте Фрося ничего с Горчаковым не обсуждала. Иногда смотрела на него подолгу и с интересом, а иногда с жалостью. Горчаков спящий был не такой отстраненный, но наоборот, трогательный и беззащитный. Ей ужасно хотелось погладить его, прижать к себе, как маленького.

В Туруханске выгрузили лабораторию и высадили студента-бактериолога, Фрося должна была сойти вместе с ним, но осталась, сказала, хочет посмотреть Ермаково.

Отчалили в обед, качало прилично, на ближайшем плесе северный ветер поднял крутую жесткую волну, дождь усилился и летел почти горизонтально. Горчаков, вышедший покурить, вернулся в избушку мокрый с охапкой дров: