Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

В Туруханске все было деревянное – их гостиница, клуб, районная больница, большие избы и кособокие избушки, заборы и тротуары. Только монастырские стены и Свято-Троицкий храм были из камня. Монастырь стоял над рекой, Ася глянула вокруг и перекрестилась украдкой, но трижды. Дошли до поворота реки. Енисей уходил на север, льда на нем не было, только у берегов да в заводях. Но в воде видно было взвешенную кашицу, которая, видимо, и превращалась в лед.

Обсуждали, что делать, если не получится с попутным пароходом. Отважно решили продать все, что можно, облегчить чемоданы и купить еды на дорогу. В сторону Ермаково по берегу уходила наезженная дорога, они даже прошлись по ней немного, погода стояла солнечная и морозная, а украшенная снегом тайга манила сказочной красотой и была совсем не страшной.

– Мы преодолели несколько тысяч километров… до Ермаково всего сто семьдесят! – подытожил их расчеты Коля. – И у нас полно времени!

– Даже пешком можно дойти! – весело согласился Сева, вероломно повис на руке у брата, и они оба свалились в снег.

– Мам, расскажи нам об отце! – Сева уселся верхом на Колю.

– Я рассказывала, не сыпь ему снег за шиворот…

– Нет-нет, скажи, как мы его узнаем?

Ася улыбалась, она и сама не знала, какой сейчас их отец, но заразилась Севкиной радостью.

– Увидите в Ермаково человека… – Ася смотрела хитро и весело, – с самым умным лицом…

– В таких же круглых очках! – подсказал Сева.

– Точно! Это и будет ваш отец!

– Ты еще говорила, что он очень спокойный, – добавил Сева.

– Да, правда!

– Я тоже спокойный?

– Ты на него вообще очень похож…

– А я? – спросил Коля.

– Ты тоже. Мне иногда кажется, что ты больше похож, а иногда, что Севка! Не забывайте, что я помню отца совсем молодым, ему было тридцать с небольшим.

– На всякий случай у этого человека можно будет спросить фамилию, она у нас одинаковая, – Коля вытаскивал брата из сугроба.

– А сейчас ему сколько? – спросил Сева.

– Сорок девять. Когда он был последний раз, он был уже другой.

– Печальный? – Сева заглянул в глаза матери.

– Уставший.

– Но и печальный тоже. Баба рассказывала, его нигде не брали на работу. Когда я его увижу, я его обниму. Баба велела обнять его крепко. – Сева подумал и добавил: – Я и сам очень хочу.

Шли молча, воображали встречу с отцом.

В Туруханске неделю прожили в «Доме колхозника». Их переселили в маленькую теплую комнату, которую они сами и топили. Теперь они могли спокойно все обсуждать, раскладывать вещи и даже приглашать к себе покупателей. Продажа вещей шла плохо, у ссыльных денег не было, у местных тоже. Продали мешок картошки и хороший кожаный чемодан Натальи Алексеевны. Вместо чемодана им дали старый солдатский вещмешок и еще просто крапивный мешок, к которому Коля с Севой приделали веревки, и его можно было носить на манер рюкзака. Мальчики были очень довольны. Примеряли «рюкзаки» и «уходили» в тайгу.

Среди ссыльных в Туруханске попадались и москвичи, некоторые были сосланы в эти края в довоенные еще времена. Люди были разные – кого-то уже не отличить было от местных, кто-то сохранил московские манеры и речь. Все были плохо одеты. В ватниках и валенках, женское пальто редко можно было увидеть. Ася продала свое демисезонное пальто жене председателя местного леспромхоза. Отдала совсем недорого, получив в придачу почти новую телогрейку, Асе казалось, что она обманула женщину. Пальто ей совсем сейчас было не нужно, его бы пришлось тащить на себе, а ватник был очень кстати.

За эту неделю Ася поняла, что люди живут здесь намного хуже, чем в Москве, на картошке и рыбе. Поняла и то, что помогают тут друг другу неохотно или совсем не помогают и бывают открыто недовольны, когда к ним с чем-то обращаются. Во дворах у всех были злые собаки и почти не было скота. Когда же узнавали, что она не ссыльная, но сама сюда приехала, то и совсем этого не понимали. Смотрели подозрительно или как на дуру.

Наконец, они были готовы. Асе удалось купить два с половиной литра спирта, его разлили в пять бутылок и забили деревянными пробками, которые тоже смастерили Коля и Сева. Вообще мальчикам все, кроме голодных гостиничных клопов, очень нравилось. Единственное, расстраивало, что мать не отпускает одних. Они везде ходили втроем. Ася этого не объясняла, сказала только, когда они в очередной раз начали проситься и протестовать, что должна привезти их к отцу целыми и невредимыми. И посмотрела так непривычно жестко, что они отстали.

Одиннадцать километров до Селиванихи их вез Микола, по кличке Хохол, как он и сам себя называл, муж продавщицы из сельпо. Он был здоровый, жирноватый и ленивый дядька, с хитрыми, а может, наоборот, бесхитростными глазами. Подрядились за не новый, но крепкий дерматиновый чемодан. В их вещмешках было самое необходимое – немного продуктов, спирт, чтобы расплачиваться с возчиками, и теплые вещи.

Накатанная дорога сначала шла высоким берегом Енисея, потом свернула в тайгу. Крепкая лошадка покорно тянула сани с не очень тяжелой поклажей. Ася была в телогрейке, Коля с Севой в теплых пальто, все трое в валенках. Ася, как и дети, очень радовалась их деловой, как ей казалось, хваткой. Всем было тепло, все лишнее продано, и все это ей удалось провернуть так быстро и в совершенно незнакомом месте. Ей и в Москве приходилось продавать вещи и украшения свекрови, но там все-таки были знакомые или знакомые знакомых.

– Что же у тебя там за работа такая, в Ермаково-то, в этом? – спрашивал Микола, подергивая вожжи. Об этом ее все спрашивали.

– Подруга у меня там…

– Начальница, что ли, большая?

– Да нет.

– А чего тогда тащишься?

– Так тут-то совсем нет работы.

– Тут нет, – соглашался возчик, плотнее запахивая тулуп, – ссыльных полно. Они и за копейку пойдут, а ты вольная, тебе платить надо. У нас жиличка живет, в школе уборщицей устроилась… так ей директриса сто рублёв платит, совести совсем нет. Жиличка эти деньги все нам за квартиру и отдает. А и директриса не дура – не хочешь, не работай! У нее из таких ссыльных целая очередь стоит.

Он помолчал, подгреб под бок, на котором полулежал, побольше сена и продолжил все так же равнодушно:

– И надо тебе ехать в такую даль… Люди нынче хуже собак! Собаку, ту уговорить можно – не тронет! А человек семь шкур с тебя сымет, коли его власть. Ты людям шибко-то не верь, тут всяких хватает. И отсидевшие, и ссыльные, а и вольные не лучше. Какие от голода злые, а кто и сытый, да такой же… Нно-о! – он поддернул вожжи. – И не поймешь, что лучше… Что у нас тут за радости? – Он кивнул на заснеженную тайгу. – Дров надо, так и то, иди покланяйся начальству, а не захотят – и не дадут. А сам возьмешь – тут же напишут! И в Сибирь! Что улыбаешься? У меня корефан весной на собрании брякнул чего-то, выпимший. Никто и не понял, чего сказал, а начальству показалось, против них, значит. Всё, баба его одна с тремя ребятишками осталась. А он на Ангаре лес пилит. Восемь лет дали! Ну какая разница – он и здесь лес пилил! А ребятишки без отца – бабе хоть побирайся!