Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

Наедине с собой она плакала каждый день, поэтому и уходила подальше. Иногда ей хотелось рассказать о нем кому-то, но единственный, с кем она могла говорить о Севе, был Азиз. Трепетный и чистый парень. Азиза больше не было.

Она помогала Анне по дому, стирала, гладила, занималась с детьми, а сама думала и думала о нем. Она совершенно от этого не уставала. Он был все такой же, спокойный и серьезный не по возрасту, и им было хорошо вдвоем.

Если бы она знала способ, она, конечно же, ушла бы к нему.

В такие минуты она не помнила ни о старшем сыне, ни о муже. То сильное чувство, которое повело ее в эти края, то стремление, вопреки страшному устройству жизни, привезти детей к их отцу, обмелело, потеряло смысл перед холодной чернотой енисейской промоины.

Севино безрассудство было детским, ее – непростительным.

Каждую ночь она проваливалась и уходила под лед вместе с сыном, захлебывалась, и ее грудь разрывало острейшее чувство его последней вины. За то, что он пошел туда. Один. Она понимала его глупые, «мужские» – это потому, что у него не было отца! – мальчишеские чувства и просила за них прощения. У Севы и у Господа. И все бежала и бежала по снегу к той черной промоине. Босая, в ночной рубашке, как угодно бы бежала…

Она чувствовала себя очень скверно перед добрыми и терпеливыми Романовыми. Особенно перед Анной с тремя ребятишками. Да и Валентин… В мае у них кончилась картошка, потом мука. Валентин один от темна до темна молча работал на ораву едоков.

Из-за нее Валентин убил председателя.

Из-за нее ушел Азиз. Уход гордого и чистого мальчишки еще одним камнем лежал на сердце. Если бы она не была парализована гибелью Севы, все было бы по-другому. Она могла бы действовать, могла бы жить и принимать решения. Ее же поведение было неразумно, она и теперь не уезжала потому, что, уехав, стала бы дальше от Севы. От глухой енисейской деревни со страшным названьем Якут ы .

Она ничего не знала о муже. Иногда ясно понимала, что не может простить ему, что он ничего не знает о гибели их сына. Он мог бы знать, но он сам так решил. Она не хотела называть Горчакова предателем, просто получалось, что он им стал. Когда он отказался от писем, она его понимала, чувствовала, что все это ради нее, и прощала. Теперь же она ясно знала – никто и никогда не смей отказываться от близких!

То, что он сделал, было предательством. Она слишком дорого заплатила, чтобы это узнать…

Она должна была к нему ехать. Ася спрашивала себя, любит ли она мужа. Горчакова Георгия Николаевича. И не могла ответить на этот вопрос. Молчаливый железный человек Валентин Романов больше знал о ее детях, больше помогал и переживал за них, чем родной отец. Она боялась плыть в Ермаково. Она так глубоко ушла в свое горе, что рядом уже никого не было. Кроме Севы.

Кораблей на Енисее было много, некоторые заходили к бакенщику. Многие шли в Ермаково.

Однажды утром она сидела на лавочке, в дыму дымокура от комаров, подошел Валентин, закурил и заговорил о Горчакове. Она согласно покивала, но не ответила, ушла к Енисею и вернулась, когда все уже пообедали. Она решила плыть. Романов смотрел с недоверием. Ася выглядела плохо. Затравленное, усталое лицо, костлявые плечи, даже осенью она была лучше.

Через несколько дней Ася, Коля и Валентин стояли на борту буксира «Печера», Анна с детьми махали руками с причала. Ребятишки с головы до ног были в сетках от комаров. Собаки крутились рядом, лаяли льстиво и недовольно в сторону удаляющегося хозяина.

Было раннее утро середины июля, по берегам буйствовала зелень, солнце всего несколько дней как начало скрываться за горизонт, и ночи были светлые. Романову не надо было зажигать и гасить бакена. Чайки, крачки дрались и падали в воду за картофельными очистками, что вывалила с камбуза кокша. Романов курил с капитаном возле рубки. Коля отвязал от вещмешка телогрейку, надел на плечи матери, обнял, заглядывая в глаза и отгоняя мошку:

– Не грусти… у нас там отец. Мы же хотели к нему.

Ася кивнула головой и взяла его за руку, поднесла к губам, потрогала костяшки пальцев. Улыбнулась грустно и снова отвернулась к бегущей мимо сильной равнодушной воде:

– Я к нему хочу…

– Мам… – Коля крепко обнял мать за плечи. – Ты не виновата в его гибели.

– Ах, Коля, Коля… – слезы полились из Асиных глаз, она улыбалась через силу, нервно прикусывала губы и улыбалась, – как же не виновата… – она нахмурилась, останавливая слезы. – Я не понимаю, что происходит и куда мы плывем.

Коля помолчал виновато:

– Ты говорила, отец мужественный человек. Нам втроем будет легче.

Ася нахмурилась, беря себя в руки, достала платок, стала сморкаться и вытирать слезы. Подошел Романов.

– Сколько нам плыть? – спросил Коля.

– Восемьдесят пять километров. У меня в Ермаково одна знакомая, она клубом заведовала… зайдем к ней насчет работы.

Он неторопливо скрутил самокрутку и полез за спичками.

– Вы, ребята, вот что… одну штуку вам скажу… Нигде, ни с кем, не дай бог, не проговоритесь про Георгия. Нет у вас ни мужа, ни отца. Помер, заболел и помер в Москве. От туберкулеза! А вы сюда на заработки плывете, за длинным рублем. Про Севу, про то, что у меня жили, тоже ни с кем не вспоминайте. Одно за другое потянется… узнают про Георгия – плохо будет! – Валентин изучал своих подопечных, внятно ли объяснил. – Что еще? Одежонку надо будет купить, денег я займу. У тебя, кроме этого, что-нибудь есть?

Ася посмотрела на свои войлочные зимние боты «прощай молодость».

– Босоножки еще. Платье для работы тоже есть.

– Ну вот, мыла, зубной порошок Анна положила, полотенце. Не пропадем, поживу с вами первое время. – Валентин выбросил окурок в воду, его завертело вдоль борта.

– А если мы нечаянно встретим его в поселке? – спросила Ася.

– Что ты?! Ни в коем случае! – возмутился Валентин. – Отвернешься и мимо пройдешь!

– А как же он узнает про нас? – спросил Коля.

– Молите бога, чтобы он был в Ермаково. Там я его найду. Обживешься маленько, на работу выйдешь… Не будем загадывать!

В клуб Асю не взяли, не было ставок, но завклубом позвонила директрисе школы – там нужен был учитель музыки. Отправились в школу. По дороге завернули в Бакланиху к знакомым Романова, вещи у них оставили и спросили про жилье.

Поселок, о котором они столько разговаривали, поразил Асю с Колей неухоженностью, раздолбанными деревянными дорогами с огромными лужами, засыпанными опилками. Дома-бараки выглядели так, словно их бросили жильцы и заселили случайные люди. Помойные ведра, зола из печек выливались прямо на улицу или возле деревянных туалетов. Горы дров и угля высились, многое только строилось… Всего было много, все было казенное, и среди этого казенного пульсировала живая жизнь. Хозяйки, громко что-то обсуждая, вешали белье на натянутые веревки, кошки дремали на завалинках. Босоногий мужик с подвернутыми штанами шел от Енисея с мешком, из которого торчал осетровый хвост. Мешок недовольно шевелился, мужик останавливался, сбрасывал ношу и вытирал пот, на солнце было жарко.