Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

Ася с Колей сравнивали Ермаково не с Москвой, конечно, но с островом Валентина Романова. Там было тихо и красиво. У сильной и богатой реки жил рабочий, хозяйственный человек. Здесь же все им казалось, что люди заехали сюда ненадолго и уже собираются уезжать. Коля почему-то думал, что в центре Ермаково стоит огромная тюрьма. Тюрьмы не было.

В центре Ермаково было чище, тротуары подремонтированы, двухэтажные здания образовывали ровную улицу. Запах, правда, стоял, будто канализацию прорвало.

– В этих домах, – пояснил Романов, – сортиры на втором этаже сделали, деревянные короба сверху идут… как лето, так вонь…

Перед зданием школы росли цветы, женщины мыли большие окна. В коридорах, как и во всякой летней школе, было пусто и гулко. Директриса, пожилая женщина, поздоровалась и повела в актовый зал к пианино. Ася открыла крышку, попробовала, инструмент был хорошо настроен. Она делала все машинально, сама все время, как только вошли в красивое здание, думала о Севе, который никогда не был в школе. Он мог бы здесь учиться.

– Сыграйте! – услышала она голос директора.

– Да-да… что я должна сыграть?

– Что можете…

Директриса с начала каникул, как только уехала учительница музыки, прослушала несколько кандидаток. Все играли плохо или очень плохо. Она подозрительно посматривала на странную троицу, особенно смущал медвежьего вида рябой мужчина в кирзовых сапогах.

Ася все не начинала, рядом все стоял Сева, у нее наворачивались слезы. Она сыграла бы ему, но здесь были люди. Ася еле держалась, чтобы не встать и не уйти. Пальцы не хотели к клавишам, сжимались в кулаки.

– У меня нет времени… – директриса начала недовольно разворачиваться грузным телом, у нее были больные ноги, она опиралась на палку. Романов неожиданно шагнул поперек ее пути:

– Погоди, мать, погоди, она сыграет, – он и сам уже засомневался, умеет ли Ася на пианино. – Ася, может, тебе аккордеон раздобыть? На аккордеоне же можно? – Валя снова повернул круглое, битое жизнью лицо к директору.

И Ася заиграла, руки сами начали любимый Севкин ре-минорный концерт Баха. Она играла ему, он всегда слушал очень серьезно, слезы потекли. Инструмент в пустом пространстве большого зала звучал хорошо. Ася отвернулась в сторону, задрала голову, но все равно было ясно, что плачет.

– Вы ее муж? – спросила негромко директриса.

– Чш-ш, – зашипел Валентин: он никогда не слышал ничего такого и так близко.

Ася оборвала игру, достала платок, вытерлась, высморкалась и уже спокойнее заиграла прелюдию Шопена, потом концерт Моцарта.

Они спустились в кабинет.

– Вы нам подходите, но что с нервами? Почему плакали?

Ася спокойно смотрела на директрису и не знала, что ответить.

– Муж у нее помер, тоже музыкант был… – заговорил Валентин. – Поэтому!

– А вы кто?

– Я – знакомый, бакенщиком работаю на Ангутихе.

– Хорошо, приносите документы. Вас будут проверять, здесь режимный объект… – директриса внимательно смотрела на нее, словно пыталась разгадать. – Где вы учились?

– В Московской консерватории…

– Ну хорошо, что-то придумаем, у нас в школе профессор МГУ преподает физику… – директриса улыбнулась усталой улыбкой много повидавшего человека.

Снова через весь поселок пошли в Бакланиху. У магазина, в тенечке играли в карты трое инвалидов, один был на тележке, совсем безногий, но с руками, у двоих было по одной руке. Валентин дал каждому по бумажке, постоял, о чем-то их расспрашивая.

Знакомые Романова выдали ключи от небольшого строеньица на той же улочке. Умывальник, стол, два топчана по стенам и раскладушка. Гвозди для одежды вбиты в стену над постелями. Главным украшением комнаты была чугунная фабричная буржуйка. Ящик с углем занимал половину холодного коридорчика.

Так и строилась вся Бакланиха, нагло, из чего было, большей частью из ворованного, безо всяких разрешений на строительство. Прилепилась к Ермаково с запада, со стороны изрядно уже выпиленной тайги. Дальше, через озеро и болото торчали вышки Первого мужского лагеря.

Жилье было холостяцкое. Мужики уехали в отпуск до сентября после хорошей попойки. Вещи разбросаны, на столе высохли остатки закусок в консервных банках.

Когда солнце опустилось за лес и в небольшое окно потекли краски заката, все было прибрано. Посуда, полы и окна перемыты, на электроплитке доваривался суп. Валентин сходил в Ермаково и принес продуктов. Асе отвалил пятьсот рублей в долг.

Ася ожила в работе, улыбалась, будто устраивала свое собственное жилье. Коля бегал на озеро за водой, выносил мусор, чистил картошку. Ася протирала газетой вымытые окна. Составленные из разных стекол они поскрипывали и похрустывали, готовые вывалиться. Ася улыбалась чему-то, видно было, с кем-то разговаривает молча. Ждет, что сюда придет отец, думал Коля, – он и сам представлял такое сегодня. Думал, как сядут с отцом на берегу Енисея вдвоем, и он расскажет ему про бабушку, про Севу, про всю их жизнь и про мать, а отец расскажет про свою жизнь.

На улице чуть стемнело. Влажная таежная жара спала, стало прохладно. Зажгли свет, и в прибранной комнате сделалось уютно. Валентин сам накрывал на стол. Дорвавшись до магазина, он накупил городской еды: коньяк, копченую колбасу, икру баклажанную, кильку в томате, сухие квадратные брикетики растворимого «Какао с сахаром»…

– Люблю, грешник, икру баклажанную, банки три могу за раз съесть… – Валентин резал свежий, хрустящий коркой хлеб. – А ты, Колька?

– Я… не очень, – вежливо улыбнулся Коля.

– А килечку в томате? Закусь мировая! Я в лагере все время про кильку мечтал!

– Мне налим больше нравится…

– Ну-ну… стерлядку копченую порежу, взял из дома… Ася, ты как? Картошка сейчас сварится, новоселье у нас или что?! – Романов был так разговорчив, что не похож на самого себя. Ася и Коля только улыбались на него. – Денек сегодня, слава богу! Утром дома проснулись, а уже и на работу тебя взяли, и жилье нашли. Кто-то из вас фартовый, однако! Думал, на дебаркадере придется ночевать. Не-е, – Валентин обстукивал сургуч с горлышка. Коньячная бутылка в его ладонях была словно игрушечная, – когда люди друг другу люди, тогда все путем идет.

Он налил полстакана себе, немного Асе:

– Давай, мать, выпьем по маленькой. День-то еще тот был. Я, сволочь, нервничал, особенно, когда ты играть не хотела. Подумал – разучилась!

Ася улыбнулась и кивнула. Взяла свой стакан. Коля поднял кружку с чаем. Выпили. Валентин крякнул с душой и замер – не слишком ли громко получилось.

– А скажи-ка… – он поскреб пятерней подбородок, – по радио такую же музыку передают?

– Да, – Ася не допила и, сморщившись, поставила свой стакан. – Такую же.

– Тебя слушал, совсем по-другому… аж… вот такие мураши по спине! – он показал свой кулак и достал папиросу. – Ничего, все у нас еще будет! Бог – не фраер! И отца вашего найдем!