Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

Лагерный голод не отпускал, Сан Саныч не отказывался ни от какой еды, что носила повариха. Ел и спал.

В начале июня Белова вызвал сержант Фунтиков и объявил, что он идет на этап по индивидуальному наряду. До Игарки везли на тракторных санях, там поменяли спецодежду на новую и самолетом привезли в Красноярск. Был пересуд, Сан Саныч ждал переквалификации на 58-ю и большого срока, но ему не меняли статью, срок снизили до двух лет и освободили в зале суда. На выходе его ждал водитель Макарова, и вот он второй день уже жил на катере начальника пароходства. Отъедался. Не было ни одежды, ни денег, чтобы выйти в город. Не было и желания – за эти семь месяцев в нем что-то произошло, он чувствовал, что побаивается воли.

Вместо паспорта в кармане лежала справка от Строительства-503 МВД СССР.

«Выдана гражданину Белову А. А., уроженцу…, русскому, осужденному народным судом Ленинского района города Красноярска по статьям 56–30 УК РСФСР к лишению свободы на два года, в том, что он отбывал наказание в местах заключения МВД по 10 июня 1952 года. Освобожден по выписке от 13 июня с применением-отработкой неотбытого срока наказания на предприятиях речного транспорта МВД СССР…»

Его освобождали от наказания «в связи с изменением обстановки». По этой справке он должен был еще полтора года отработать на «Полярном». Прилагалась и целая инструкция, определяющая размеры его свободы. «Ночевать только на буксире; не выезжать за пределы Игарского района; не посещать места проведения массовых и иных мероприятий и не участвовать в них; не изменять место пребывания и место работы без согласия надзорных органов…»

В случае нарушения любого из пунктов два года отработки превращались в четыре года лагеря.

Макаров появился поздно вечером. Обнял. Впервые в жизни крепко прижал к себе Сан Саныча, погладил по исхудавшей спине. Рассматривал, словно не узнавал. Повариха накрывала в столовой на верхней палубе, слышны были запахи и как она беззлобно ругается на матроса. Катер, медленно маневрируя, выходил из затона в Енисей. Ночной город переливался огнями по воде.

– Ну пойдем, капитан, пойдем выпьем. Все у тебя позади, будем надеяться…

Они уселись напротив друг друга. Столовая была ярко освещена, стол накрыт так, будто тут не двое собирались ужинать. Сан Саныч посмотрел с вопросом, но начальник пароходства уже наливал коньяк. Вдруг остановил руку.

– Я и не спросил, может, тебе водки?

– Все равно, Иван Михайлович, – хмуро усмехнулся Белов, – я давно не пил…

– Ну да, – Макаров поднял рюмку. – С возвращением в ряды товарищей!

Выпили. Закусывали. Макаров тут же сунул в рот папиросу:

– Тут за тебя целая битва была. Они громкое дело затевали, многие пошли бы… вон, повариху мою и ту допрашивали… Я в Москву летал, ты министру нашему понравился… – начальник пароходства посмотрел пристально. – Ты, капитан, крепким мужиком оказался! Если бы оговорил нас, все сидели бы! Били же тебя?!

Сан Саныч смотрел тревожно.

– Что молчишь?

– Били, – кивнул, – вы откуда знаете?

– Начальник УМГБ по Красноярскому краю снят. Твой следователь понижен в звании и должности и переведен куда-то, чуть ли не на Диксон. Там много голов полетело, знаешь, как это у них бывает! Давай выпьем, нам просто повезло, чего уж там! – Он плеснул рюмку в рот. – Они на тебя как на молодого партийца и орденоносца главную ставку делали. Ты на суде должен был раскаяться и главным обвинителем выступить.

– Я этого не знал.

– Я смотрел твое дело. Начальником Управления назначен мой однокашник по училищу. Подгозин Федор Иванович. Ты что завял?

– Я? Ничего.

– Вспоминать не хочется? Крепко досталось?

Сан Саныч только мотнул головой, все думая о чем-то.

– Выпей, что ты?

– Они меня обоссали! – тихо выдавил сквозь зубы.

– Что? – не поверил Макаров.

– Избили так, что я ничего не соображал… и обоссали. Я на полу лежал…

– Вот, блядь, скоты! Это кто? Антипин этот?!

Сан Саныч мотнул головой.

– А кто? Надо заявление писать! Надо найти, кто это сделал!

Белов поднял тоскливый взгляд на своего начальника.

– Не хочешь?

– Не верю! – Белов влил в себя спиртное, подышал и прикурил папиросу. – Не верю я больше, все так запутано… это страшнее, чем моча.

– Кому не веришь?

Белов молчал, сосредоточенно затягиваясь куревом.

– Никому, – он твердо посмотрел на Макарова. – Все фальшивое.

– А мне веришь?

– Я не про вас.

Макаров хотел сказать что-то еще, но не стал. Сидел, напряженно постукивая кулаком по столу. Потом заговорил почти спокойно:

– Трудная нам с тобой, Сан Саныч, жизнь выпала. Врагу не пожелаешь, а мы как-то умудряемся ее любить. Нас через сто лет изучать будут. Как особую породу людей. Породу, которая хотела сделать хорошо – всех, весь мир новой дорогой осчастливить! А делала, как получалось… Они через сто лет будут думать, как мы могли так криво жить?! Пальцем на нас будут показывать – боком, мол, ходили да раком, черное называли белым, подлецов героями, а героев уничтожали, как врагов. Да еще следили друг за другом! И будут правы… – Он помолчал и добавил: – А мы еще как-то живы. Работаем, улыбаемся, водку вот пьем… У меня жена в лагере. Семь лет уже. Как я живу?!

Сан Саныч глянул с удивлением.

– Меня не смогли, ее взяли, чтобы тявкал поменьше. Трудно там?

Сан Саныч молчал, пожал плечами:

– Трудно бывает, когда ты что-то сделать можешь… Последний раз меня в ШИЗО посадили, мороз в камере, а у меня сил уже нет. Ничего уже не хотел, лег на ледяной пол и улыбаюсь, радуюсь, как будто к Богу, к его груди прислонился. Сейчас остыну, думал, и больше уже не встану.

– Ты что, в Бога поверил?

– Не знаю.

– И чем кончилось?

– Не помню, в медпункте очнулся.

– Сильно голодал? – Макаров разлил по рюмкам. – Кожа да кости…

– Все время, даже во сне жрать хотел… этого вы не поймете… – Сан Саныч выпил, сморщился и заговорил нервно. – Там все бессмысленно, вот что страшно! Из Игарки – сорок километров по морозу пешим этапом! Зачем? Вон машины стоят! Нет. Пешком! Без сил, голодные, сзади трактор с санями, так на них конвой и блатари едут. В карьере – никакой техники! Кирка да лопата! И есть норма выработки, и хлеб дают по выработке. Зачем все это? Ради какой идеи?! Люди, которые здесь хотели работать, очень хотели, там не хотят совсем! Их заставляют! Потом – кормят или не кормят, бьют…

– Ты что же, в обычном лагере сидел?

– Бывают и хуже, дело не в лагере… Там люди в скот превращаются! – Сан Саныч замолчал, посмотрел на Макарова, понимает ли. – Начальство издевается, как над скотом, между лагерниками отношения не лучше, блатные не работают, заставляют работяг за них пахать… с подростками спят открыто. Эти ребятишки… они в пятнадцать-шестнадцать лет уже не люди. В лагере все уродует – я сам видел, как двое обычных работяг, не блатных, а самых обычных мужиков, собаку… понимаете? В смысле… ну, пялили ее… над ними только посмеивались. Люди сами опускаются до положения скота!