Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

Зина ойкнула от боли и оттолкнула его руку. Он допил коньяк, поморщился, отерся рукавом рубахи и тут же налил еще. Взгляд его становился жестким.

– Я людишек пачками на тот свет отправлял, Зина! – Квасов говорил медленно и тихо, сквозь зубы, глаза сузил хищно, смотрел, какое впечатление производят его слова.

– Прямо сам стрелял? – Зина нервно стряхнула пепел.

– Я говорю! Ты молчишь! Твоего огребыша я в порошок мог стереть! В двадцать четыре часа! По закону! Да и сейчас могу… У него какая-то шмара есть в Дорофеевском. Не по-нашему зовут, ничего не знаешь? – Он подсел к прогоревшей буржуйке, стал подкладывать.

Зинаида заинтересованно повернулась, морщась, выдохнула дым.

– Кто такая? Откуда знаешь?

– Болтает твой Белов много, когда выпьет. – Квасов снова лег на ворох фуфаек и штанов. – Иди, дай мне французской любви, моя прынцесса! Где ты ей научилась?

Зина будто и не слышала, курила сосредоточенно, потом ухмыльнулась:

– У меня одна знакомая на мужа написала, он старик был, его забрали, и досталась ей трехкомнатная квартира. Она там ремонт сделала… – Зина с иронией смотрела на Квасова, – только сделала, а ее и забрали…

– И чего?

– Перед самой войной это было, я у них в домработницах жила. – Она погасила папиросу, встала и медленно пошла к Квасову, покачивая бедрами, – и въехал в эту отремонтированную квартиру один красавец, товарищ майор НКВД с семьей…

– Та-ак?

– Большая шишка был в Брянске! На персональной машине возили!

– И что?

– Вот он меня, шестнадцатилетнюю, и научил французской любви!

– Ну… ты способная! – Квасов смотрел на нее с интересом.

– Никого в своей жизни так не любила! – Зина глянула с вызовом, даже с пренебрежением. – Как он ухаживал! Так и в кино не бывает! Я лучше его жены была одета, жениться собирался, ждал моих восемнадцати лет… В Сочи ездили, в Ялту! Ты был на югах?

– Еще вопросы?

– Он однажды в Ялте меня спросил: знаешь, что общего между большими энкавэдэшниками и ворами в законе? – Зина вызывающе поглядывала на Квасова.

– Ну?

– И те и другие любят Сочи и Ялту! Так что ты мог бывать в Ялте! – она легла рядом. – Ты до каких чинов дослужился?

– И куда делся этот твой майор?

– Расстреляли… – она погладила его по волосатой груди.

– А ты сюда удрала… ко мне… Теперь ты моя сука! Сука моя долбаная! – он оскалился от возбуждения и уже не особенно соображал.

Радиоприемник негромко бормотал мировые новости:

«Венгерская Народная Республика начала реализацию плана первой пятилетки.

Завершился визит в Москву Председателя ЦэКа демократического объединенного фронта Кореи товарища Ким Ир Сена, где он имел продолжительные беседы с товарищем Сталиным.

Премьер-министр Италии Альчиде де Гаспери сформировал новый кабинет. Прежнее правительство ушло в отставку после всеитальянской забастовки.

Тридцать первого января президент США Гарри Трумэн заявил, что отдал приказ начать производство водородной бомбы. С заявлением протеста против этого решения выступил Альберт Эйнштейн».

Пурга началась среди ночи, неожиданно, как будто в дверь кто неурочно постучал-попросился. С вечера ничего не предвещало, а ночью задуло и задуло, и еще сильнее, балок начало потряхивать, так что все проснулись. Гринберг предложил одеться и затащить нарты поглубже в тайгу, но каюр, прислушавшись к снежному вою за брезентовыми стенами, махнул рукой, спите, мол. Сам вышел, вернулся минут через двадцать, весь в снегу, лица не видно. Отряхнулся у порога, улыбаясь чему-то, закурил короткую вонючую трубочку.

– Оленя перевязал… в лесу-то ничего, не сильно дует, но, боюсь, надолго.

Как в воду глядел каюр Гусев – они проспали ночь, день и еще ночь, а пурга все не унималась. Выходили, откапывали грузовую нарту, доставали керосин в лампу, еду, Гусев ходил проверять оленей.

Горчаков подбросил дров в железную печурку, прикрыл тягу и помешал перловую кашу. Их было четверо. Кроме Горчакова, еще один расконвоированный заключенный – бывший полковник авиации Василий Степанович Кошкин и двое вольных – каюр Ефим Гусев и руководитель группы – двадцатитрехлетний проектировщик-изыскатель Леонид Гринберг. У их небольшой экспедиции было две задачи – нанести на карту зимние глубины реки Турухан и главная – промерить уклоны трассы железной дороги.

Каюр сидел в углу и чинил одежду, Гринберг с полковником лежали с опухшими от долгого сна бездумными лицами. Горчаков варил кашу на печке, сам рассматривал меховые, из оленьих шкур, стенки балка и вспоминал зимние работы в тундре. У них были такие же передвижные балки-будочки на нартах, в которые впрягали оленей. Вдвоем за день строили такую будку. Сначала каркас из реек, потом мелкими гвоздями крепили оленьи шкуры, сверху обтягивали парусиной. Внутри – рабочий столик, съемные нары, печку крепили к полу. Месяцами так жили и работали. Здесь все было так же, только без откидного столика.

Ели, держа миски в руках. Пурга шарахалась по стенкам, трясла настойчиво легкое жилище.

– Весело будет, если не найдет Ефим оленей! До ближайшего лагеря километров семь? Правильно, Леонид Григорич? – Полковник был крупный, с барскими замашками, говорил приятным низким голосом.

– Найдет, он вожака привязывает на длинную веревку, – Гринберг сосредоточенно скреб кашу со стенки миски и неуступчиво, если не сказать строго, поглядывал на полковника. – Опаздывать начинаем, Василий Степанович.

– Так и пурги такой еще не было! Чует мое сердце, сорвем все сроки… – полковник зацепил ложкой густой каши и подмигнул Горчакову. – Надо вам, Леонид Григорич, школу молодого зэка пройти, а то посадят, а вы простейших вещей не знаете! Вот, например, подходит к вам блатной… нет, не подходит, а подзывает вас наглючими зенками из-под козырька своей вонючей кепки…

– Василий Степанович, вы человек, конечно, знающий и смелый, воевали, я против вас… что и говорить, но сейчас вопрос о другом, если можно, давайте серьезно!

– Вы, Леня, крайне наивный человек! Управление послало нас в эту идиотскую экспедицию, не потому что она нужна, а потому что где-то, на такой же никому не нужной дороге паровоз не вытянул в горку. Почему не вытянул – разбираться не стали, какой-нибудь тупорылый эмвэдэшный мудак с большими погонами указал, что уклон виноват. И тут же по всем управлениям пошел приказ – проверить и выпрямить уклоны! И наше управление, хотя они отлично знают, что у нас тут не может быть никаких уклонов, кинулось реагировать! Прямо в феврале месяце! Вот и все! Вы меня простите, что я так подробно, но меня беспокоит ваш трудовой энтузиазм.

По виду полковника не очень понятно было, серьезно ли то, что он говорит. Он повернулся к Горчакову: