Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

– Георгий Николаич, будьте любезны, чайку плесните покрепче! В нашей проект-шарашке все это отлично понимали, поэтому и послали проверять уклоны таких, как мы! Меня, например, потому что я самый бестолковый в конторе! Какой я, в жопу, проектировщик?! Я там по блату состою, за взятку! И теодолит, который я для вас получал, нерабочий. Неотюстирован он, это мне завхоз сказал, когда выдавал. А вы им пытаетесь что-то померить! Вы же не геодезист, Леня. Вот, кстати, Георгий Николаевич, он может проверить этот прибор. Ну, что вы молчите все время, зека Горчаков? У вас в личном деле написано, что вы работали геодезистом! Проверьте теодолит, и пусть он успокоится, наконец!

Полковник нарочно громко отхлебнул чай и поставил кружку на край нар:

– У нас с вами совсем другие задачи, Леонид Григорьевич! Отличная компания составилась, жратвы отвалили, целый месяц сроку дали… месяца полтора спокойно можем валять тут дурака. Ни колючки, ни вертухаев! Еще и поохотимся, бог даст!

– Если не будем мерить, нас отдадут под суд! За срыв производственного задания! Разве не глупо! – Гринберг смотрел растерянно.

– Так вы и не будьте дураком, пишите что-нибудь, ведите бумажки, отчет составьте, как положено. Ваша задача, чтоб бумаг было много, чтоб основательно доложить – на нашей стройке с земляными уклонами на трассе все в порядке… – полковник опять отхлебнул чай, прислушиваясь к тому, что делалось снаружи, – дорога на всем нашем участке идет вдоль Турухана – тут не может быть никаких уклонов, согласны?

– Это не совсем так, – не согласился Гринберг, – мы должны мерить!

– О-о-о! Вы, похоже, верите, что тут пойдут паровозы? – полковник уперся ехидным взглядом в юного начальника.

– Василий Степанович, опять вы… Я изыскатель, у меня задание… – Гринберг давно уже доел кашу и все держал в руках пустую миску.

Полковник забрал ее и отдал Горчакову.

– Леня, дорогой, тут все туфта! Вы же видели эти первые пятнадцать километров от Ермаково! Ленточки разрезали, ура покричали, шапки в воздух, в Москву рапóрт: проложены первые километры по нехоженой тайге! Вы думаете, они не знают, что это за километры? Замерзли болота, сверху и положили! И ни один проектировщик никогда не посмеет сказать правду.

– Я не согласен! Болота засыпáли, я сам видел! – уперся Гринберг.

Полковник прямо счастливо рассмеялся и закурил папиросу.

– Правильно! Мешками с песком! Вот уж где туфта! Бросят сто мешков в болото, а бригадир с нарядчиком закрывают тысячу! И всем это болото, как мать родная! Бригадникам зачеты закрывают за ударную работу, начальству премии, генералам звезды! Ура! Через пару лет эти мешки сгниют, песок растечется, и ваша железная дорога в болото уйдет! Тогда, конечно, уклон!

– Что вы предлагаете?

– Я предлагаю?! – поразился полковник.

Гринберг все смотрел недовольно.

– Я скажу, но вам, Леня, опять не понравится, то есть как человеку умному понравится, конечно, но как, уж простите, ссыкливому не по душе будет. Если хотите, запишите: собрать весь гуталин в СССР и засунуть в жопу главному Гуталинщику! [92] Гуталин, Гуталинщик – повсеместно принятые лагерные клички Сталина. Маленького роста, черноволосый и смуглый, он был похож на московских сапожников-ассирийцев. По другой версии, отец Сталина был сапожником. Не торопясь, в день баночки по три! Так, чтоб через неделю у него изо рта его черное нутро полезло! – глаза полковника были уже не добрыми, но слегка нервными. – Тогда и не надо будет строить мудацких, никому не нужных железных дорог, а нам с вами в этих краях корячиться! Нашлось бы нам какое-нибудь достойное дело, как вы думаете, Леня?! Я, к примеру, неплохой пилот! С завязанными глазами на любую машину сяду и подниму ее в небо!

Гринберг поморщился недовольно и осторожно покосился на молчаливого каюра Гусева.

– Боитесь?! Боится наш начальник, смотрите, Георгий Николаевич! – улыбался полковник.

– Пойдемте на свежий воздух покурим, Василий Степанович, – Горчаков надел шапку, взял из-под себя бушлат и открыл дверь.

За плотным молодым сосняком дуло не так сильно и даже снег был всего по колено. Каюр хорошо выбрал место. Горчаков встал за балок, вскоре вышел и Кошкин, поднимая ворот бушлата и оценивая разгулявшуюся непогоду.

– Ох, не люблю я этих… ведь он же умный человек… – забухтел, отворачиваясь от вьюги, полковник. – Мог бы хоть здесь не нести этой чуши! Он ведь и правда мерить хочет! Что вы все время отмалчиваетесь, Георгий Николаевич? Проверьте вы этот теодолит хренов… – у полковника погасла папироса, и он достал спички.

– Я, Василий Степанович, действительно, геодезистом работал на Стройке-501, и вот за такие разговоры… Кстати, и компания была похожая – мне двадцать пять лет дали.

– Я читал ваше дело…

– И стукач, между прочим, знающий и интересный был человек! – Горчаков внимательно посмотрел на полковника. – Вы почему так в ваших товарищах уверены?

– За фраерка-то меня не держите, Георгий Николаевич, я людей сам сюда подбирал.

– Вы? – удивился Горчаков. Балок шатнуло сильным порывом, с крыши спихнуло ком снега и на секунду ничего не стало видно.

– А вы не поняли? С вами просто повезло – личное дело сверху лежало, вас на этап уже отобрали, на Диксоне фельдшер нужен был. Я и подумал – надо человеку помочь… гляжу, а там и геодезист, и начальник лазарета… и все это при приличной, интеллигентной статье. Вы хоть довольны, что попали сюда?!

– Не знаю пока… – Горчаков глядел недоверчиво. – Как это вы мое дело читали? Вам начальник спецчасти дал?

– Избави бог, Георгий Николаевич… Начальник спецчасти у нас пьяница, бабник и дурак, а вот дневальным у него один умный человек, мой товарищ, между прочим. Думаете, откуда у меня пропуск бесконвойного с моими статьями?! – полковник смотрел с победоносной издевкой. – Но с вами случайно вышло, я уже сказал, кто-то вам там пособляет! – он развел руки и поднял глаза к небу.

– А каюр?

– Каюр нормальный, такие не сдают…

– Все сдают.

– Это точно! – полковник поморщился, дотянул папиросу и бросил ее в снег. – Шесть лет сижу и говорю, что думаю – и пока ничего! Уважают! Даже особисты, я вам скажу! Среди них, кстати, встречаются приличные люди.

Горчаков молчал.

– Не согласны, – понял полковник.

– В лагере чего только не бывает… – Горчаков затянулся папиросой, пряча ее в кулаке. – Я на Колыме знал одного князя – умный, очень образованный, не матерился, уважительно ко всем и никогда не позволял себе злиться. И его берегли, наверное, как вас, как будто признавали за ним право быть таким особенным. И было это во время войны – совершенно невероятно!

– Ну вот, видите! – улыбнулся полковник.

– Да, он как-то умудрялся хорошо держаться, мне иногда казалось, что его для образца человеческой породы сберегают, на всякий случай…