Ханох Дашевский - Рог Мессии. Книга третья. Долина костей

И, специально выдержав паузу, добавила:

– Под носом у тебя, Густав. Сообщи об этом, иначе будут неприятности.

Рута говорила наугад. Ей нужно было правильно сориентировать Подниекса, но никаких конкретных сведений и тем более доказательств у неё не было, потому что в больнице, где всё на виду, Гольдштейн и Зента соблюдали максимальную осторожность. Зента искала укрытие для Залмана, но единственным местом, где можно было поместить доктора после побега из гетто, был чулан, в котором прятали Лию. А что сказать в больнице, где Гольдштейна видят каждый день? Как объяснить его исчезновение? Решение не находилось, и пришёл момент, когда судьба не оставила выбора. Уже на следующий день, после разговора с Рутой, Подниекс вызвал Зенту.

– Это правда, что у вас был роман с Гольдштейном? Не сомневаюсь, что вы и сейчас поддерживаете отношения.

Зента молчала.

– Этот еврей и вы должны немедленно покинуть больницу. Это всё, что я могу сделать для вас. – И, видя растерянность Зенты, добавил: – Мне достаточно позвонить, и вашего еврея не станет, а вы окажетесь в тюрьме, где красивым женщинам не место. Даю вам время до завтра в память о докторе Балодисе. Жида мне не жаль, другое дело – вы… Хотя и вас надо наказать, но я великодушен. Исчезайте оба и побыстрее.

Раздумывать было некогда. О возвращении в гетто не могло быть и речи. Но как переправить Гольдштейна к Зенте? Они так и не придумали, как это сделать, хотя время было. А сейчас времени нет. Ни одной лишней минуты.

Внезапно Зента осознала, что если Залман не вернётся в гетто и там обнаружат, что он пропал, то следы приведут к ней: ведь Подниекс выгнал их вместе, обвинив в преступной связи. Значит, к ней нельзя. Но куда? Зента ещё пыталась, хотя и тщетно, найти какой-то выход, когда Залман сказал спокойно и обречённо, соглашаясь с тем, что ситуация безнадёжна, и принимая её:

– Придётся возвращаться, Зента.

– Ни за что!

– У нас нет никакого выхода.

– Я не отдам тебя, Залман!

Доктор улыбнулся, но улыбка была вымученной. Не попадая в рукава, он стал натягивать потёртое драповое пальто, на котором, подтверждая его статус кандидата в смертники, желтела звезда. Зента плакала. Внезапно, словно о чём-то вспомнив, она успокоилась и вытерла слёзы.

– Я вытащу тебя!

Любой, посмотревший на них со стороны, не скоро пришёл бы в себя от удивления. Интересная, из тех, на ком задерживают взгляд, Зента составляла видимый контраст немолодому растерявшемуся еврею. Зачем он ей? Даже Гольдштейн не знал ответа на этот вопрос. Ответ был у Зенты. Для неё Залман оставался таким, каким был прежде: импозантным, моложавым, уверенным в себе доктором и в то же время нуждающимся в любви и поддержке мужчиной, который однажды покорил её сердце. И, как оказалось, навсегда.

В латышской охране гетто служил дальний родственник покойного Балодиса. Он дежурил через день. С его помощью и рассчитывала Зента вывести Гольдштейна из гетто, когда вопрос убежища будет решён. Парень был морфинистом, а у неё после мужа остался морфий. Доктор был одет, когда Зента решительным движением закрыла на ключ дверь захламлённой комнаты, куда никто никогда не заглядывал и которую они с Залманом облюбовали для редких встреч, и сказала:

– Даже если нам осталось несколько минут, пусть они будут нашими…

Гольдштейн уже несколько дней подряд ночевал в больнице и, вернувшись в гетто, не нашёл в своей комнате Каца. Оказалось, что старый портной повесился. Об этом сообщил доктор Абрамсон:

– Сказал, что больше не будет работать для немцев. Просил яд. Не дал ему, а теперь жалею. Была бы лёгкая смерть, а так… – И Абрамсон внимательно посмотрел на Залмана: – Только вы, не дай бог, ни о чём таком не думайте. Помните наш разговор? Мы должны жить. Выжить – и жить.

Но Гольдштейн именно о «таком» и думал. В больнице его поддерживала любовь и преданность Зенты, а теперь что? Доктор не верил, что Зента сможет устроить побег, а без неё он не выдержит. Тогда, пять лет назад, ему нужна была интрижка, чтобы отомстить Эстер, а Зента его полюбила и продолжала любить, даже выйдя замуж. Верная Марта пропала, когда пришли немцы, а Зента бросилась на выручку. И вот, когда они снова нашли друг друга…

Неожиданно Гольдштейн перестал думать о Зенте. Жгучий стыд пронзил его, подчинив себе разум. Эстер нет, а он утешается с Зентой! Живым вернулся из Румбулы, хотя на его глазах погибла жена! Даже Кац его осудил. Косвенно – и всё же… Кац нашёл в себе мужество, добровольным уходом из жизни оказал сопротивление. Он герой. А Залман Гольдштейн, который после гибели близких продолжает жить, да ещё вернул бывшую любовницу, словно ничего не случилось, он после этого кто? Ведь Эстер погибла из-за него. Из-за его глупости, упрямства, тупого благодушия. Но всё имеет конец. Завтра он встанет в рабочую колонну, и долго ему не протянуть.

А если последовать примеру Каца? Положить конец самому? Повеситься, как портной, он не сможет, а вот яд… Ещё лучше – снотворное. Заснуть, и всё. Он знает нужную дозу. Только где это снотворное взять? Спросить у Абрамсона? Пойти к профессору Минцу? Но такое количество никто не даст: сразу станет ясно, зачем понадобилось. Тем более яд…

Действуя почти машинально и не очень-то понимая, что он делает, Залман пошёл к Абрамсону. Тот даже не удивился, как будто именно этого ждал. Указав коллеге на лежавший на каких-то подпорках и считавшийся кроватью матрас (стула в комнате не было), Абрамсон примостился рядом.

– Вы избрали лёгкий путь, доктор Гольдштейн. Не хотите бороться.

Залмана покоробило. «Лёгкий путь»! Этот Абрамсон и в самом деле думает, что наложить на себя руки легко?

Словно в ответ на мысли Гольдштейна, Абрамсон произнёс:

– Покончить с собой несложно. Особенно в нашем положении. Но я хочу предложить вам другое…

Назавтра Залман уже работал в больнице, которой руководил профессор Минц. Комендант гетто не возражал: раз еврея вернули из Румбулы, значит у высокого начальства есть особые соображения. И никто, кроме Абрамсона, не знал, что с этого дня Залман Гольдштейн стал членом тщательно законспирированной боевой организации гетто. В его жизни появился смысл. Он понимал, что, скорее всего, умрёт, но это будет другая смерть. Глядя на себя со стороны, доктор не сразу сообразил, что именно ему взять в руки оружие будет совсем непросто.

Боевая организация установила связь с группой советских военнопленных в городе, которых укрывал Валдис. Был задуман общий побег на грузовике в сторону Пскова, где беглецы рассчитывали связаться с партизанами. Нашлось оружие, а в глубоком подвале был оборудован бункер и устроен импровизированный тир. Гольдштейн помогал как мог, но в тир вначале не ходил. Не мог преодолеть психологический барьер, где мишень символизировала живого человека. Всё воспитание Залмана, все его принципы протестовали против этого. Но доктор Абрамсон нашёлся и здесь: