Юрий Прибылов - От Белгорода до Кенигсберга. Воспоминания механика-водителя СУ-76 1941—1945 гг.

22 июня 1942 г.

Сегодня год Отечественной войны!

Год! Даже страшно произнести это слово – год войны! Год ужасных нечеловеческих страданий, сколько жертв и море людских слез! Зачем, что сделали мы немцам, что они так дико ворвались в нашу жизнь, нарушили её мирное течение? Сейчас просматривала я журнал «Смена», и так тяжело видеть иллюстрации фашистских зверств над мирным населением, расправу немецких извергов над детьми совершенно непонимающими события, но так ужасно и много страдающих от них. Предыдущие войны только косвенно захватывали детей, а в эту войну палачи-немцы ранят, калечат, убивают детей, убивают на глазах их матерей и даже бабушек. Бедные дети! Когда же будет конец этой кошмарной действительности, когда же правда и справедливость возьмут верх, восторжествуют? Заключен договор между СССР, Англией и США, с их стороны обещано в 1942 году открыть 2-ой фронт, что, безусловно, улучшило бы наше положение, оттянуло хоть некоторые части немецких войск от нас, перебросили бы на 2-й фронт. 14 июня объявлен днем народного праздника о заключении договора, на зданиях были вывешены флаги. Все ждали радости, смягчения для русских военной обстановки. Но оказывается не так-то просто открыть 2-й фронт, союзники наши, по-видимому, с этим не очень-то спешат, поэтому его все нет и нет, и мы одни на себе переносим войну, удары немцев. Из Шебекино, Таволжанки пришли в Корочу толпы беженцев. Не могу понять: в чьих же руках Шебекино, Волчанск? Слухи очень противоречивы: одни утверждают, что оба эти города в руках «немца», другие, что Шебекино отбили «Катюшей», но от него ничего не осталось, а Волчанск в руках немцев.

«Катюша» – это орудийная машина позднейшего изобретения, из неё стреляют только 3 раза, но после неё ничего не остаётся, она все сжигает: дома, металл, не говоря о людях, животных, загорается даже земля от её выстрелов, – так мне рассказали о «Катюше». По слухам, да, кажется, и в газетах было сообщение, что немцы требовали убрать «Катюшу», угрожая, что в противном случае они станут применять газы. Я эту машину «Катюшу» не видела и не имею никакого представления о её размерах и форме, но впечатление от разговоров сложилось о ней, как о чём-то чудовищном, страшном. Неужели и из Корочи придется куда-то, в неизвестность уходить? С чем, как, куда? Вот вопросы, ответы на которые никто не дает, и сам на них не можешь ответить…»

24 июня.1942 г.

Часто стала я сюда писать, вероятно, от тоски. Вчера присутствовала на похоронах молодого командира дивизиона, 1920г. рождения. Он 23.6 выехал на передовую и убит, вернее наступил на вражескую мину – и смерть. А лицо молодое, красивое, хотя всё повреждено осколками. Комсомолец, украинец. Бесконечно жалко, сердце останавливается от жалости, а как вспомню о его матери, тут уж просто ужас охватил меня, я задыхалась от горя. О сколько их таких погибает, молодых, красивых, полных сил и надежд на будущее! Тяжело, а помочь нечем, не в наших силах остановить войну, прекратить эту бойню, так разоряющую весь народ, уничтожающую лучшую часть народа.

28 июня 1942 г.

Какие тревожные, мрачные дни переживает Короча, прямо какой-то кошмар над мирным городком! Все чувствуют, что война дошла и до них. Как-то быстро, неожиданно немец взял Шебекино, Будённовский сахарный завод, оттуда хлынули в Корочу «переселенцы»… Разговоры, толки, и куда-то их надо поселить, накормить.

30 июня 1942 г.

День начался спокойно сравнительно. Вчера по городу распространились хорошие вести, что прорыв ликвидирован, что наши войска взяли Игуменку и подступают к Белгороду. Я немного успокоилась и после завтрака села во дворе вышивать кофточку (которую вышивала уже год, с приезда), а Юра пошёл занять очередь на хлеб. Оттуда вскоре возвратился встревоженный и сказал, что все жители Корочи бегут, что немцы близко и надо уходить. Конечно, всё это очень взволновало меня.

30 июня 1942 г.

3 часа дня. Юра ушёл, вернее, бежал, так как уже было страшно поздно, немцы десантом высадились и заняли Корочу. Обращаюсь к Ул-ву, корочанин, в Б. работал в милиции), прошу взять его с собой Юру, тот соглашается, но чтобы Юра пришел к милиции. Но поздно, к милиции не пройдешь, и Юра уходит с учителем Алексеевым, за ним спешит и Николай Петрович (учитель, наш хозяин). В доме остаемся мы вдвоём: я и Маруся. Спешим в подвал школы, где сидим до 4-х часов утра, когда идти надо домой: немцы шарят по домам, тянут, что хотят, заядлые воры, грабители. Маруся боится за грабёж, а я как побитая, подавленная, ослабленная и морально прибитая разлукой с Юрой (я никогда до этого с ним не разлучалась), все мысли, что с ним? А ещё сильнее подавлена тем, что мы теперь не мы, а под властью немцев, плетусь за Марусей. Она тоже сердитая, видно, и ей тяжело. Стыдно как-то смотреть в глаза друг другу, молчим. А немцы тут, как тут их гортанный крик слышен из сада:

– Мамка, яик, яик! – Маруся отдает яйца, но это оказывается не выкуп, за одним немцем вбегают другие с тем же возгласом:

– Мамка, яик, яик, – Маруся не выдерживает и, хотя они не понимают по-русски, с досадой тоже кричит:

– Да что же куры целый день у меня несутся?

И смех, и горе. В доме учителя Алексеева вывезли всё постельное бельё, одеяла, простыни, скатерти и другие носильные вещи до последней тряпки. Узнали уже, что он ушел. Начался грабёж и по другим домам.

Следующие дни, в начале июля месяца

Тяжело, нет силы, потерять родных и жить одной на отрезанной от остальной земли Русской оккупированной немцами земле. Есть нечего, съешь, кто, что даст, весь «запас» (а что запас? Кусочек сальца и кусок хлеба) отдала Юре. Слабею, еле хожу, и физически и морально ослабла. Иногда Маруся сварит картошку, поедим немного; с Марусей почти не говорим, о чем говорить? Тяжело ей. Она посылает меня смотреть, нет ли среди пленных и вообще загнанных немцами Николая Петровича и Юры. Я покорно хожу, мало как-то воспринимаю, мало чувствую, как какая-то деревяшка, и смотрю с горечью и болью с тяжестью в груди на бесконечный поток грязных, измученных, изнеможенных людей, которых немцы гонят через город и сгоняют на выгон. Усталых, изнемождённых, падающих бьют прикладами, по-своему ругают, толкают в спину, шею. А пленные, голодные, изнурённые, тянут руки к подающим пищу, к кружкам воды, которую жители выносят в вёдрах к морозовскому дому. А жара изнуряющая, пыль кругом!

Дальнейший рассказ продолжит бежавший от немцев Юрий, с кусочком хлеба и сала.

Да, жарким были июльские дни в то лето. Отбившись в ночной суматохе в одной из деревень от учителя Алексеева, шёл я по пыльной дороге на Воронеж. Жара! На небе ни облачка. Налитые колосья ржи стоят, не шелохнутся, листья на деревьях опущены и не колышутся, чернозёмная пыль от тысяч ног и сотен колес почти не относится в сторону, а движется вместе с отступающей Армией. И всё до самого горизонта залито знойными лучами июльского солнца. Дышать тяжело, пот течёт ручьями по лицу, по спине, собирается в складках кожи и, нагреваясь ещё больше раздражает её. Хочется всё сбросить с себя, и, кажется, вылез бы из собственной кожи, чтобы хотя немного стало прохладней и легче идти. Во рту пересохло тошнота и слабость от недоедания еще больше усилилась, глаза слезятся, в голове стоит какой-то шум, а ноги плетутся, как бы тащатся за тобой, поднимая сухую дорожную пыль. Отдохнуть нельзя – отстанешь от людского потока, движущегося по степным дорогам на Воронеж и преследуемого механизированными частями противника. Многолюдная, многострадальная человеческая река безостановочно течет на Восток, и я, маленькая песчинка, подхваченная потоком и, влекомая им, также безостановочно иду со всеми, и только иногда нет-нет, да и мелькают мысли: «Не выдержу… упаду и не пойду дальше, сил уже нет». Мимо, обгоняя меня, идут небольшими группами солдаты и командиры с запыленными лицами, с ввалившимися от усталости глазами. Некоторые идут с перевязанной рукой или головой, и у всех гимнастёрки на спинах промокли от пота. Едут на подводах, груженные домашним скарбом, измученные дорогой, эвакуируемые; тарахтят трактора; поднимая пыль, мыча, проходит, подгоняемое погонщиками, колхозное стадо проносятся машины, доверху груженные каким-то военным имуществом и вдобавок ещё облеплённые бойцами. Кажется, что вся Россия тронулась с места и двинулась на Восток.