Юрий Прибылов - От Белгорода до Кенигсберга. Воспоминания механика-водителя СУ-76 1941—1945 гг.

– Кажется, кончилось. Вставай. Надо подальше отойти от берега, а за шинель спасибо тебе, – а боец лежит и не отвечает, не двигается, только тонкая струйка крови течет по виску. Убило солдата!

Переправа через Дон у г. Коротояк

К вечеру я заболел. Иногда неожиданные обстоятельства или случай в жизни человека, делает невозможным осуществление его мечты. Для меня таким непредвиденным обстоятельством была болезнь и в самое неподходящее время и месте – здесь на переправе. Ещё с утра непривычная слабость овладела всем моим телом, голова от боли просто раскалывалась, было больно глотать слюну и к довершению всего чувствовалась большая температура. К вечеру язык так распух, что не помещался во рту. Пришлось приоткрыть рот, но глотать слюну стало совсем больно, и она непрерывно текла по нижней губе и подбородку. В голове шумело, резь в глазах стала такой, что больно было смотреть. Всё стало абсолютно безразличным. Гул самолётов, взрывы бомб, зенитная стрельба, крики команд, ругань – всё это временами превращалось для меня в страшное чудовище, которое, не переставая рычит и хочет проглотить меня.

Впадал в забытьё, через некоторое время открывал глаза, потом снова в каком-то забытье и снова чудовище нападает на меня, снова оно хочет меня растерзать. Наверное, во время болезни память человека сильно ослабевает и слабо запоминает последовательность событий в тот период. Так ли это или нет, но сейчас я не могу припомнить, как я оказался в птицесовхозе на окраине Нового Оскола в семье научного работника Тутонова Андрея Васильевича.

Вспоминаю только отдельные эпизоды, какие-то отрывки: кто-то везёт меня, шатаясь, иду по пыльному разграбленному городу, по улице идут в трусах немцы и орут свой марш; женщина с хорошим добрым лицом, большой сад, домик, очень скромная комната, мягкая постель. Кто скажет, что может в жизни сравниться с сердечностью и как, чем её измерить?

В жаркое и суровое лето 1942 года, когда сотни тысяч жизней завертелись в водовороте грандиозных событий, когда многие обыватели думали только о себе, как бы уцелеть при немцах, как бы прожить, когда маленький кусочек хлеба стоил неимоверно дорого, когда по пыльным дорогам шли сотни таких же как и я – добрая русская женщина Бредихина Елизавета Александровна с большим и чутким сердцем заметила среди остальных меня и поняла, что я сильно болен, что только её помощь спасёт меня и, не задумываясь, повела меня к себе. А как она и её муж ухаживали за мной! Заставляли пить порошки и сырые яйца (где только брали), измеряли температуру, следили, что бы лежал и ещё многое, многое, что можно назвать двумя словами – сердечная забота! Через неделю вылечили меня: что тут больше подействовало – порошки или такое внимание ко мне, как к родному и любимому сыну? Трудно сказать: наверное, и то, и другое, но всё же мне, кажется, что последнее сыграло большую роль. В период моей болезни я не знал, что немцы забирали всех ребят моего возраста и куда-то отсылали. Когда мне стало немного лучше, ко мне подошла Елизавета Александровна и сказала:

– Если к нам придут немцы, – ты наш сын. Ехал к нам из Воронежа, в дороге тебя захватило немецкое наступление, заболел, с трудом к нам добрался. Всё понял? Если поймут или догадаются немцы, что ты не наш сын – заберут тебя.

Через год (3. 8. 43г.), уже из полковой танковой школы я писал отцу и писал в Н. Оскол в птицесовхоз проф. Тутонову, которому я обязан спасением моей жизни.

« В семье этого профессора, которая состоит из его и его жены, я летом 1942 г. скрывался от немцев, когда в дороге заболел злокачественной ангиной. Он меня вылечил, и я у него отдохнул с неделю. Когда сейчас, т.е. весной я проходил Н. Оскол, был принят им как сын », а маме писал (12. 11.43г.): « Писал в Н. Оскол проф. Тутонову, но они, наверное, уехали в Москву сыновьям». Вот так летом 1942 года окончился мой первый «побег» от наступающих немецких воск. Возвратился в Корочу в подавленном состоянии» .

Прошло несколько недель, как наши войска освободили

г. Белгород от немецких оккупантов. Был чудесный весенний мартовский день. Воздух насыщен парами оттаивающей земли и так чист, что все лучи солнца и отражения от талой воды, как бы растворились в нем, а поэтому кругом очень ярко и всё, на что ни посмотришь, окрашено в радостные весенние краски – всё блестит, всё сочно. Весна в третьем военном году наступила рано. На меня, семнадцати летнего паренька, весенний воздух действует опъяняюще, и радостное, приподнятое настроение не гармонирует с тяжёлой, угнетающей действительностью. В этот весёлый, игривый весенний день 16 марта, я почти уверен, что всё будет хорошо, а вчерашний тяжёлый разговор с мамой, а главное её опасения – не оправдаются, но всё же из головы не выходил и даже сейчас, много лет спустя, я хорошо его помню:

– Юра, что мы будем делать? Я очень боюсь за тебя! Немцы опять наступают, а я…

Лицо её как-то жалко сморщилось, губы сжались книзу полумесяцем, она посмотрела на меня, не выдержала и горько заплакала, уткнувшись головой ко мне в плечо. Сквозь плач – прерывистые слова:

– Остаюсь одна… боюсь за тебя, – слова матери сжимали безутешной тоской моё сердце.

Бедная старенькая моя мама! Сколько ей пришлось перенести невзгод и лишений! Она должна была остаться одна, без продуктов, без денег и при всём этом ещё и больна. В этот день, после такого прощального разговора, у меня было тягостное настроение, какое-то предчувствие не давало мне покоя, мысли, как это бывает в таком состоянии, путались, как бы прыгали, не имея между собой никакой связи, а поэтому, чтобы как-то успокоиться, взял книгу Л. Н. Толстого «Севастопольские рассказы», и незаметно увлекся ею. Книги всегда поддерживали нас в трудные годины войны, книги Толстого показывали картины героического прошлого русского народа, очень часто мама вспоминала из «Войны и Мира», что немцы все войны начинают хорошо, но ни одной не выиграли. Становилось менее тягостно, мы на время забывали о них, даже иногда переставали думать о еде, о своём вечном голоде, забыть который не могли даже во сне, так-как сны чаще снились о картошке, о хлебе, что всего этого много и ты ешь, ешь…

Этот день, 17 марта 1943 г., мне не забыть никогда, да и как забыть тот день, перешагнув который, я начал самостоятельную жизнь? Как забыть этот день, когда мне пришлось самому хоронить близкого для меня человека – друга юности – Володю Гончарова? Вначале дня, настроение под влиянием замечательного весеннего дня, было хорошим. А разве усидишь на месте, когда на душе хорошо? Правда утром над городом полетало три немецких самолёта и в районе железнодорожного вокзала слышны были взрывы бомб. Но стоит ли на это обращать внимание? Немецкие отдельные самолёты летали почти ежедневно, и мы к ним привыкли и почти не обращали внимания. Обычно они бомбили район вокзала, железнодорожный мост и склад с горючими материалами.