Татьяна Коршунова - Екатерина Чубарова

Городок окружали живописные высокие холмы, поросшие сосняком, ельником и низкими пушистыми кустиками – по-летнему зелёными и усыпанными золотыми крапинками. Погода налаживалась: синее небо с маленькими кучками облаков казалось здесь по-особенному сухим.

Четверню запрягли – и Екатерина разместилась в карете рядом с голубиной клеткой, у окна. Стала ждать Раффаеле. По пустому двору, утоптанному копытами, гуляли смотрителевы куры, раскапывали лапками землю, выклёвывали дождевых червей.

Наконец, он появился. На ходу надевая шляпу. Со связкой баранок на локте.

– Ну что, сеньор Раффаеле?

– Они едут в Сан-Пьетробург. Генерал сказал, что французы за сто вёрст от Москвы, а русская армия располагается сейчас у города Вья-зьо-мы.

– Значит, они отступают. Нам следует ехать в Москву, чтобы встретиться с русской армией.

Колокольчик зазвякал в такт лошадиному шагу.

– А что Александр? Они получали известия о нём после двадцать шестого августа?

– Они ничего не знают о судьбе подпоручика, – Раффаеле покрутил большим и указательным пальцем. – Я сказал, что знаком с их сыном. Они не получали вести о нём.

– Не знают? Он не написал к ним, что ранен? Верно, и друзьям запретил писать. Узнаю́ подпоручика Ильина.., – Екатерина вздохнула. – А вы не рассказали им?

– Вы не дали мне право.

– Вот и хорошо. А отчего семье генерала долго не дают лошадей?

– Они не едут на почтовых. В Москве нет лошадей. Все покинули город. Ильины приехали ночью и не нашли свободных комнат. Они всю ночь провели на станции, не спали.

– Почему же они не поехали в Бежецкое имение? Неужто из опасений, что, если Москва погибнет, Наполеон пойдёт на Петербург через Тверскую губернию? Боже сохрани!

Екатерину тошнило от мысли, что очерствелые бонапартовские приспешники будут топтать ногами Бежецкую землю. Её землю! Будут мыть коней в её милом пруду, мутить в нём воду. Будут отлавливать Чубаровских кур и жарить для своей голодной утробы. На их, Чубаровых, кухне! Будут жечь стройные берёзки; их, Чубаровых, родной дом, Ильиных дом, – как жгли в Смоленске. И называть Бежецк – Францией!

Как она понимала безумное рвение Александра биться с врагом! Пусть с раненой головой, пусть с одной здоровой рукой, пусть на одной ноге – только остановить их любой ценой, не отдать французу ни горсти русской земли! Не отдать Бонапарту родного имения с берёзками, прудами и парками! И Бежецка – с завораживающими душу куполами, с тихими улицами и ровными, низкими зелёными берегами размеренной Мологи!

Они выехали из Валдая на высокую гору, откуда из окна далеко виднелись холмистая местность с летне-зелёной травой и край озера, отражающего синеву небес. Яркое оранжевое зарево разливалось по горизонту с востока и юго-востока, окутанное серым туманом.

Подъезжая в вечерней темноте к Вышнему Волочку, они снова увидели это зарево на юго-востоке. Казалось, что на звёздном ночном небе появилось третье светило. Солнце давно село, серп луны выглядывал из-за плывущих облаков; и что-то новое, непонятное, рассеивало оранжевый слабый свет вдали на краю неба – в стороне Москвы.

Ранним утром 6-го сентября экипаж Екатерины въехал в её родную деревню ровной двухколейной дорогой среди широких зелёных лугов. Кое-где до сих пор цвели запоздалые ромашки и сочно-розовые головки клевера-долгожителя. За воротами открылся вид на фасад старенького каменного дома с деревянным жёлтым крыльцом и большими окнами, украшенными резными синими наличниками. Слева от дома тянулись к синеве сентябрьского неба шафрановые верхушки берёзовой рощи. Справа дикий сад слепил гроздьями лесной рябины и пестрил осенними листьями. На яблонях и липах, как проседь, проглядывала желтизна, а зелень прозрачностью напоминала о приближении осени.

В имении Чубаровых жила сирота Лиза Лужнина. Её отец, мелкопоместный дворянин Ярославской губернии, был давним другом Ивана Дмитриевича. Три года тому назад Лиза осталась одна. Первой пожалела сироту юная Екатерина. Она и убедила отца и мать взять девочку на попечение.

Лиза осталась жить в имении, когда Чубаровы переехали в Петербург. Сельское одиночество юной барышне скрашивала молодая русская гувернантка Аглая Макаровна, нанятая для неё ещё при жизни отца.

Лошади остановились. В прозрачном утреннем воздухе на фоне яркого неба проявлялся каждый жёлтый листочек на берёзах, каждая чёрная полоска на белых гладких стволах. В истощённо-коричневой листве рябин шевелились рыжие хохолки: посвистывая, свиристели лакомились налитыми ягодами. Екатерина спустилась с подножки кареты. Остановилась. Вдохнула всей грудью морозный воздух бесконечного деревенского простора. И пошла – навстречу знакомому до боли миру своего детства. Под ногами шуршала опылённая инеем трава и прыгали, как брызги, чёрные лягушки. На Бежецкой земле всегда было полно лягушек.

Хлопнула дверь крыльца. Как ни в одном чужом доме не хлопает – сотрясая стёкла; задрожало эхо в утренней сентябрьской тишине. Маленькая фигурка, зелёная, как стрекозка, показалась на ступенях – и полетела навстречу Екатерине.

Лизе шёл шестнадцатый год. Она бежала и радостно улыбалась: тоненькая и нежная, в домашнем платье, не боясь первых утренних заморозков; не красавица, с неприметными, но милыми чертами лица, с бледными конопушками на кукольном носике.

– Какая радость, что ты приехала, Катя! – Лиза кинулась к ней на шею. – А я не знала, что ты приедешь. Никто не написал прежде.

– Я не успела написать, – Екатерина поправила ей растрёпанный от бега светло-русый завиток.

Лизины маленькие глазки насторожились: незнакомый высокий господин улыбнулся ей и снял шляпу.

– Лизонька, это сеньор Раффаеле, герцог ди Кастеланьоло.

Она поклонилась – переборола смущение, как учила гувернантка. И прижалась плечиком к Екатерине. Совсем ребёнок, птенец – против него, большого, как царь Пётр Первый.

Обедать сели в маленькой тихой столовой со стеклянными посудными шкафчиками красного дерева, напольными часами и одним-единственным окном со спокойно-зелёными шторами. Обедали вчетвером вместе с гувернанткой Аглаей Макаровной – темноволосой грациозной дамой с певучим голосом и носом «уточкой». Наполовину пустующий стол казался Екатерине слишком длинным – привыкший в былые времена собирать много гостей.

Суп разливала высокая крепкая горничная с большими застенчивыми глазами: из-под повязанного назад платка на спину к ней спускались две льняные косы, белый передник стягивал набухшую грудь кормящей матери.

– Вот мы живём тут и каждый Божий день боимся недобрых вестей, – рассказывала Лиза.

– А что здесь говорят? – Екатерина помешивала серебряной ложкой суп.