Марина Смелянская - Странствующий оруженосец

– А ты что, лечить умеешь? – недоверчиво покачал головой Жак.

– Я много чего умею, – состроив загадочную мину, проговорила Мари. – Всего не перечислишь… Давай-ка лучше усадим его на лошадь.

– Усадим, уложим, повесим… – проворчал Жак. Вдвоем с Мари они не без труда взгромоздили бесчувственное, тяжелое тело Мишеля на нервно прядающую ушами Фатиму, прислонили к шее лошади и для верности обвязали веревкой, нашедшейся в одной из седельных сумок. Свою лошадь Жак привязал к седлу Фатимы, и, придерживая Мишеля с обеих сторон, старый слуга и девушка сошли с дороги, направляясь через поле к лесу.

– Так ты что же, в лесу живешь? – спрашивал по пути Жак, а Мари коротко отвечала:

– Да, в лесу.

– А родители твои кто? Братья, сестры есть?

– Нет никого. Я одна была у мамы, она умерла.

– Так ты одна живешь? – Жак почувствовал прилив жалости к бедной девочке, одиноко живущей в лесной глуши. – А почему в деревню не подселишься к кому-нибудь? Неужели сироту выгонят со двора?

Мари ничего не ответила, только презрительно фыркнула. Помолчав немного, Жак снова заговорил:

– Чем же ты живешь?

– Хозяйство небольшое имею, огород. Дальний родственник приходит помогать. Иногда лечу, люди благодарят…

– А не боишься одна-то в лесу жить? Мало ли, обидеть кто захочет? – Жак живо припомнил гигантскую фигуру распростертого на земле мужика, от которого Мишель ее защитил на свою голову.

– Я сама кого хочешь обижу, – серьезно сказала Мари, но Жак воспринял ее слова как шутку, решив, что девушка попросту храбрится. – Люди вон добрые, – Мари кивнула на Мишеля, – в обиду не дадут.

Жак, рассердившись, брюзгливо спросил:

– И чем же ты отплатила за его доброту, сиротка?

Мари метнула в него злобный взгляд через спину Мишеля, и Жак внезапно споткнулся.

– Чем отплатила, тебе не достанется! – прошипела она. – Лучше под ноги смотри…

Пламя лампады, колеблемое близким дыханием кого-то, незримо присутствующего рядом. Мягкая складка меха под рукой, фрагмент бревенчатой стены с сухим травяным пучком – скрученные листики и желтые головки цветков. Запах травяного горячего отвара. Пульсирующая сильная боль, паутиной оплетшая голову, с сидящим в левом виске беспокойным пауком; мучительные волны тошноты, подкатывающие к горлу, горький привкус во рту; жажда… пить…

– Пить… – еле слышно прохрипел Мишель, морщась от боли. Мари взяла кружку с отваром, стоящую наготове на табурете у изголовья лавки, и попросила Жака помочь ей приподнять Мишеля за плечи – шея его будто задеревенела и не сгибалась. Половина жидкости пролилась по подбородку на грудь, Мишель сделал несколько длинных глотков, едва не подавившись, и Жак с Мари опустили его обратно на подушку. Тошнота стихла на пару мгновений, но вдруг жаркой волной метнулась к горлу. Жак едва успел повернуть его на бок, а Мари подставить деревянную кадку, как вся выпитая Мишелем вода вывернулась наружу.

– Который раз уже! – в отчаянии воскликнул Жак. – Все отвары твои к чертям, все без толку! Не надо было его поить – только глаза открыл…

– Не верещи, – тусклым усталым голосом бросила Мари, подняла кадку и вышла наружу, в прохладную беззвездную ночь. Выплеснув пахнущую прокисшим элем жижу, она постояла немного у двери, вдыхая свежий ночной воздух. Весь вечер и пол ночи, с того часа, как они с Жаком довезли Мишеля до ее домика и уложили на постель, Мари ни разу не присела. Едва только Мишель открывал глаза, как просил пить, стоило ему сделать хоть один глоток, начиналась рвота, а вслед за ней приступ боли, от которого он вновь впадал в беспамятство. Мари металась между Жаком, сидящим у постели Мишеля и поминутно кричащим, что «он, кажется, умирает», и очагом, где готовила отвар из высушенного макового молочка, добавляя в него растрепанные корневища валерианы и то и дело отшвыривая ногой обезумевшую от ее запаха кошку. Вот опять все пошло по новому кругу…

…Стальные нити паутины неумолимо стягивались, паук бешено метался в виске, пытаясь вырваться наружу. Надо выпустить его, пока он не проломил череп изнутри. Выпустите его… Скорее, скорее, иначе паутина разрежет мозг на множество маленьких долек, каждая из которых будет невыносимо болеть…

– Выпустите его… выпустите его… скорее… – стонал сквозь стиснутые зубы Мишель, прижав одну руку к перевязанной голове, а другой шаря в воздухе, будто надеясь ухватить что-то.

– Кого выпустить? Откуда? – срывающимся голосом проговорил Жак, наклонившись к Мишелю. – Мари, сделай же что-нибудь, не стой столбом!

Мари глубоко вздохнула и присела на табурет.

– Все, что могла, я уже сделала. Нам остается только ждать, – произнесла она, глядя, как Мишель замер, погрузившись в бесчувствие. Хотя нет, не все. Но она никогда этого не делала, только наблюдала за матерью, очень давно.

– Чего ждать? – вскричал Жак, вскочил и затряс Мари за плечи, точно тряпочную куклу. – Когда он Богу душу отдаст? Ох, зачем я тебя послушал, девчонку несмышленую! Надо было ехать в «Серебряный Щит», в Фармер, к отцу Фелоту, только не в эту глухомань, где одни волки живут! Ах, я дурак старый!

Жак в бессильной злобе несколько раз шлепнул себя ладонью по затылку, сел на постель к Мишелю и закрыл лицо руками.

К отцу Фелоту? Ну, нет уж! В глубине зрачков Мари вспыхнули узкие язычки пламени и тут же погасли. Надо действовать. Все когда-нибудь делается в первый раз. Мари была уверена, что задуманное осуществится так, как она хочет, иного не дано. Она встала, порылась в маленьком лукошке, стоявшем на кухонном столе и достала толстую шерстяную нить длиной в локоть. Вернувшись, она положила руку на плечо Жака и тихо сказала:

– Жак, милый, очень тебя прошу, выйди на двор. Ты устал, измучился, подыши свежим воздухом…

Старик молча повиновался, не видя смысла спорить с Мари, ему было все равно, что делать, куда идти. Когда он ушел, Мари подошла к изголовью и некоторое время смотрела на бледное лицо Мишеля с сизоватыми пятнами вокруг глаз. Крепко держа нить за оба конца, она приложила дважды к его голове крест-накрест, будто обмеряя, а потом крепко обхватила голову обеими руками. Задержав дыхание и закрыв глаза, сосредоточив все свое существо на ладонях, Мари коротко и сильно сдавила голову Мишеля, потом переместила и снова стиснула руки. Выпрямившись, она несколько раз глубоко вздохнула, взмахнула кистями, стряхивая дрожь, и взялась за нить.

– Получилось… – прошептала она и, вдруг почувствовав страшную усталость, рухнула на табурет, прислонясь к стене.

Жак тихо вошел в отгороженный закуток, посмотрел на Мари и погладил ее по растрепанным волосам.

– Бедная девочка, крутится целую ночь, из сил выбивается, и зачем только накричал на нее… – бормотал сам себе вполголоса Жак, оправляя смятую постель под Мишелем. – С рассветом надо везти баронета в замок Бреаль, нельзя его тут в глуши оставлять, и пусть барон заткнет за пояс свои недовольства по поводу убитого мужика. Что ж это, выходит, рыцарь обманул, говоря, что рана не страшная? Он, небось, по себе судил, голова-то у него сотни раз битая, вот и крепкая как кремень… Ох, будь оно неладно все это путешествие!.. И в груди опять давит, дышать нечем…