Марина Смелянская - Странствующий оруженосец

Вытерпев год, отец принял решение отправить Мишеля в замок своего родственника, хорошего друга и покровителя, а так же крестного отца Мишеля, барона Рауля де Небур в качестве пажа. Барон, имевший во владении много земли, большой замок, а также множество выгодных знакомств, в том числе и при дворе, с радостью согласился принять в дом своего крестника и сына близкого друга, тем более, что своих детей Бог ему не даровал. Мишель до поры не знал об оживленной переписке, о достигнутой договоренности, да и в ту пору внутренняя жизнь замка мало его интересовала, он даже не заметил сборов, проводя большую часть времени в одиноких прогулках по лесам Фармера. Лишь, когда его, разодетого во все лучшее, в сопровождении верного Жака, отправлявшегося вместе с ним в чужой дом, ранним утром вывели во двор, и он увидел нетерпеливо перебирающих ногами лошадей, туго набитые седельные сумки, собравшуюся провожать челядь, – то словно бы очнулся и понял, что покидает дом, где каждый уголок помнил дыхание матери, где можно было найти вещи, все еще хранящие ее запах, куда, в конце концов, она могла бы вернуться, ведь он так просил Господа вернуть ее… Это было бы равносильно предательству – никто не возвращается туда, где не ждут. Он вывернул ладонь из руки Жака и бросился к входу в башню, но барон Александр преградил ему путь. Тогда Мишель вцепился обеими руками в его широкий пояс, уперся лбом и закричал: «Я не хочу никуда уезжать! Не хочу! Не хочу!». Барон с трудом оторвал его от себя, поднял на руки и начал объяснять, что его отправляют к любимому крестному, в его большой замок, где он столько раз бывал, где живет много его друзей и ровесников, бывает много славных рыцарей, увидеть которых он мог только мечтать, там его будут обучать множеству интересных вещей, там часто останавливаются известные труверы и жонглеры – его ждет прекрасная новая жизнь. Но Мишель не слышал его и продолжал кричать «Не хочу уезжать!», отбиваясь руками и ногами. Кое-кто из челяди принялся истово креститься, полагая, что в невинное дитя внезапно вселился дьявол, дети прислуги расплакались. Барон прижимал Мишеля к груди, бормотал слова утешения, встряхивал, хлопал по щекам, но все было тщетно. В конце концов, окончательно растерянный и оглохший от криков, он отнял его от себя и, держа на вытянутых руках, прокричал:

– Да никуда ты не поедешь! Слышишь меня? Никуда не едешь, дьявол тебя раздери!

Разжав руки и не заботясь о дальнейшем, барон круто развернулся и ушел со двора. Мишель упал на колени, завалившись на бок, и тотчас же замолчал. Перепуганный Жак бросился поднимать его, отнес в постель и целый день, до вечера сидел рядом с ним, обессиленно уснувшим, пока не пришел отец Фелот служить вечерню. Узнав о случившемся, он посоветовал не обманывать больше Мишеля и оставить все, как есть. Сиру Раулю де Небур было послано письмо, в котором описывался припадок Мишеля и приносились многочисленные извинения. Сильно опечаленный барон Рауль не смог ограничиться ответным посланием, приехал сам и привез с собой своего личного лекаря, чтобы он осмотрел бедного мальчика. Однако, истинную причину всего произошедшего ему объяснил отец Фелот, и добрый дядюшка, проникшись до глубины души горем ребенка, объявил, что отныне и всегда он ждет его в своем замке и рад будет по мере сил помогать ему в жизненных трудностях. Мишель остался его заочным пажом, и живя в родном доме, нес службу своему сеньору. Барону де Небур была знакома неумолимая боль потери, – его жена, после многолетних неудачных попыток выносить ребенка, ушла от мира в монастырь.

С того дня барон Александр прекратил всякое общение со старшим сыном, перепоручив его дальнейшее воспитание отцу Фелоту и Виглафу, передавал с Жаком короткие сухие записки и задания, и изредка приглашал его в свой кабинет для строгих разговоров и объявления наказаний. В остальное же время Мишель был предоставлен самому себе.

Со временем и челядь стала относиться к Мишелю с холодком и пренебрежением, и жизнь в замке стала невыносимо тоскливой и скучной. Когда не было занятий с отцом Фелотом, Виглафом или монахом из аббатства Святой Троицы, он слонялся по двору и замку, мешая всем и докучая мелкими пакостями: подкидывал горьких листьев одуванчика в кашу, отнимал у кошки, живущей на кухне, отловленных ею мышей и горстью кидал в столпившихся у очага стряпуху с помощницами, а однажды поймал курицу, забредшую на второй этаж донжона, обвинил в ереси, прочел над ней приговор, отрубил тесаком голову и отпустил с Богом. Поливая кровью траву, обезглавленная птица бегала по двору, распугивая ребятишек, пока не была схвачена собакой.

В конце концов, отец Фелот сумел внушить Мишелю, что подобные шутки отнюдь не смешны, но жестоки и недостойны его благородного происхождения, хотя сам с трудом сдерживал смех, когда молодой Фармер, ничего не скрывавший от святого отшельника, рассказывал ему, какой переполох случился в кухне, когда будто бы с неба свалились околевшие мыши с прогрызенными головками, и про физиономию стряпухи, попробовавшей кашу, заправленную «монашеской головой». Но довольно быстро Мишель придумал себе новую забаву.

Он с детства любил играть с мальчишками прислуги и деревенскими, обитавшими в замке, – бойкими, смышлеными, легко соглашающимися на всяческие авантюры, и даже организовал собственный отряд, без всяких сомнений поставив себя во главе. Барон Александр не возражал против игр своего сына с детьми крестьян – пусть учится командовать войском, пригодится. Кроме того, они были самыми искренними и непредвзятыми слушателями всех тех правдивых и не очень историй, который рассказывал им Мишель.

Все больше времени стал проводить Мишель со своим отрядом, уходя на рассвете и являясь домой затемно. Чаще всего они играли в крестовый поход, нередко оставались ночевать в лесу, совершали набеги на деревни, изображая нападение на сарацинские лагеря, ловили кур и жарили их на костре в лесу. Эти развеселые набеги продолжались в течение пары лет, несмотря на жалобы крестьян и следовавшие за этим наказания Мишеля и порки его «рыцарей». Конец веселью пришел в день, когда доблестный предводитель был пойман отцом Фелотом за жаркой «отвоеванного у сарацин гуся» и строго отчитан. Мишель в одиночестве («верные рыцари» резво разбежались по домам, едва завидев отшельника) выслушал длительную проповедь, сулившую вечные муки за грабеж и разбой средь бела дня. Не на шутку перепуганный он получил отпущение грехов только, когда покаянно обещал никогда в жизни больше не устраивать подобных разбойных налетов.

Но не прошло и полугода, как Мишель опять нашел куда менее безобидное, и гораздо более интересное развлечение. Ему уже исполнилось четырнадцать лет, и внешностью он больше напоминал мать, нежели отца. Приезжавшие к барону Александру в гости и на охоту соседи и друзья всегда отмечали, что наследник уродился на редкость породистым – высокий благородный лоб, правильный овал лица с четко очерченной линией скул, в обрамлении золотисто-русых вьющихся волос до плеч, прямой тонкий нос, крупные губы, ничуть не портящие лица, серо-голубые глаза, точно такие же, как у Юлианы ван Альферинхем. Он не мог похвастаться высоким, как у отца, ростом, но этот кажущийся недостаток с лихвой восполнялся широкой костью и сильной, пропорционально сложенной фигурой, а также легкостью движений и природной ловкостью. Крестьянские девушки охотно привечали у себя благородного красавца и с радостью дарили ему свою любовь, а он и не думал отказываться.