Олег Моисеенко - Мы люди… Мост

Степан уже собирался проводить гостей в их землянку, как Алеся увидела фотографию Антона, взяла ее в руки и, подойдя к коптилке, с удивлением стала рассматривать. Рядом с ней встал Змитрок, тишина окутала небольшое пространство.

– Откуда она у вас, тата? – был ее вопрос.

И сразу же оживленно затараторил Змитрок:

– Мама, смотри, наш папа военный, у него на погонах звездочки, он офицер и воюет на фронте с немцами. Вот это да! – И, выхватив фотографию из рук Алеси, он начал показывать ее сестре.

У Анютки глаза стали большими, и она с радостным удивлением вскрикнула:

– Мама, это наш папа. Наш папочка! А где он и когда приедет к нам?

Змитрок раздосадованно стал объяснять ей, что папа воюет на фронте, раз он в военной форме офицера.

Арина стояла у столика и краем повязанного на голову платка вытирала появившиеся слезы.

– У нас письмо от него есть, туда была вложена эта фотография. Мне его передал военный, которого мы с тобой, помнишь, тащили из бани Варки. Он выздоровел тогда и сейчас у нас начальник – скоро встретишь его, – глухо заговорил Степан, но его тут же снова перебил Змитрок:

– А где письмо? Давайте почитаем!

Степан письмо читал сам в полной тишине, а закончив, сложил его в конверт и буднично произнес:

– Уже поздно, вы устали с дороги, и спать пора. Завтра много дел. – Он встал и начал одеваться.

– А можно мы фотографию возьмем с собой? – с затаенной надеждой спросил Змитрок.

– Возьмите, пусть у вас стоит, – ответила Арина.

Возвращаясь в новое жилище, каждый из них нес в себе свои думы и воспоминания, наполненные радостью и грустью, надеждой и тревогой.

Как ни топил днем Венька печку в землянке, где решили разместить Алесину семью, а к вечеру там было зябко. Алеся легла с Анютой на полатях, которые смастерил Степан, а Змитрок расположился на широкой скамье из жердей, покрытых толстым слоем еловых веток и укрытых старыми свитками. Он сразу начал примеряться, где бы повесить фотографию отца, и очень сожалел, что здесь нет Коли – вот бы он сейчас позавидовал, увидев, что его отец офицер и воюет на фронте. С этой мыслью Змитрок и заснул.

Дольше всех не спалось Алесе. «Это так на новом месте непривычно, вот и не спится», – утешала она себя, а из глубины души поднималась обида, которую, как она считала, время уже давно унесло в небытие. И вот возвратились те воспоминания и не дают спать, а на фотографии он как живой, и такой серьезный, в военной форме – воюет, наверное. И тут же кольнула в сердце тревога.

– Война же, и мало ли что, не дай Бог… – прошептали ее губы.

Уже назавтра Степан мастерил вместе с Артемом и Федором жернова, чтобы молоть муку. Зерна было несколько мешков, его сейчас сушили в землянках, где жили семьями. Помогали Степану Венька и Змитрок – только какая помощь от Веньки, ему бы разговоры вести, на это он мастер. Степан на него не злился, а вот Федор посматривал на Веньку недобро, но молчал. Змитрок был на подхвате, подавал все необходимое, старался делать это быстро, отчего попадал взрослым под руку, и тогда Степан просил его сходить в землянку, где обживалась Алеся с детьми. Там на время работ собрались почти все женщины, они шили новые мешки, латали старые и вырезали из старой одежды лоскутки на бинты – на случай, если появятся раненые.

В тот день Степан предложил Грушевскому разместить санчасть в землянке, где жила Алеся, – тот сразу же согласился с таким предложением, а еще и добавил: мол, пусть она будет там старшей, а помогают ей Зинаида и Фрося. Об этом было доложено Лукину, и тот собрал весь будущий персонал, как он сказал, «лечебной части» и объявил о назначении Алеси старшей. Алеся, обрадованная назначением и появившимся новым делом, заявила, что хорошо бы сюда привезти Варвару, она бы всех лечила.

– А почему бы и нет? – поддержал ее Грушевский и попросил Степана поговорить с ней при случае.

А у Степана уже мелькали другие мысли: если больные или раненые будут здесь, в землянке, то места для них надо оборудовать и детей отсюда к себе забирать.

В день рождения Красной армии было решено собрать жителей Новоселок и провести там небольшой митинг. Собралось человек двадцать, вот тогда и увидели новоселковцы живого и здорового Степана. Одни односельчане его не узнавали, говорили, что сильно похудел и стал очень серьезным; другие, наоборот, отмечали его энергичность и задумчивость; третьим казалось, что каким был Степан, таким и остался, а что изменения в нем произошли, так нас всех война изменила.

Настороженно слушали новоселковцы незнакомого им военного, а больше занимал их Степан. Вот забрал всю свою семью в лес – и там они теперь под охраной этих военных, а нам что делать, как нам быть с этой новой властью? Кто-то из собравшихся сельчан после выступления Лукина прокричал, пусть, мол, Степан слово скажет, и раздались недружные хлопки. Степан на миг растерялся: не входило в его планы выступать, он и просил Лукина с Грушевским не брать его в Новоселки, рано ему там появляться. Довод Лукина был простым: «Надо нам в этой деревне связи налаживать, а кто это может сделать, Степан, лучше тебя?» Нечего было возразить Степану на эти слова, вот и оказался он перед такими родными и близкими ему людьми.

– Что я могу сказать вам, братцы…

Слово «братцы» у него вылетело само по себе, он его редко произносил, разве когда в доме было застолье, а вот теперь вырвалось из уст. Притихли люди.

– Свалилась на нас беда, свалилась на всех сразу, хотя, конечно, она у каждого своя. И что тут скажешь: конца и края ее не видно, одно спасение от этой беды – побить супостата, прогнать туда, откуда он пришел. И, поверьте, братцы, побьем его, и помощников его побьем. Пришлось мне вот за винтовку взяться, в мои годы в человека стрелять. Никогда не думал, что будет такое, а пришлось… А куда деться? Получается, или мы, или они.

Степан махнул рукой и сошел со ступенек школьного крыльца. В этих словах был новый Степан, которого сельчане прежде не знали.

В ту же ночь по заданию Лукина Степан направился в небольшую деревушку Сергеевка, что находилась в четырех километрах от Новоселок, а Федор – в Лотошино, где он часто бывал до войны. В Сергеевке жила двоюродная сестра Арины, звали ее Глаша; когда спасались от Кириков, у Степана была мысль пробраться к ней, затаиться и какое-то время переждать свалившуюся на него напасть, но все повернулось тогда по-другому.

Увидев Степана, Глаша на миг растерялась и даже испугалась: многие считали, что его уже давно нет в живых. Когда испуг прошел, обняла со словами:

– Слава Богу, живой.

На улице было ветрено и морозно; в дороге Степан разогрелся, хотел снять свой кожух, но Глаша отговорила и стала затапливать печь – надо было накормить гостя. В печи затрещали вспыхнувшие дрова, осветив большую часть хаты. «Осиной топит», – отметил про себя Степан и кожух снимать не стал.