Тамара Ла - В плену времени – 2. Повести

Знала, что вскоре опять настанет ночь, и горячий вихрь безумия пронесется в ее сознании, как ураган со свирепым свистом проносится в ночи. Ослепительный вихрь экстаза ворвется в нее, превращая в один орган зрения, всё шире раскрывающийся навстречу приближению Богини, чья тьма светлее света. Возникнет исступленная ясность мыслей. И хлынут видения…

Одна из преданных поклонниц богини Семелы – Глеоника. Она – жрица критской богини Деметры в городе Элевсине. На пять или шесть лет старше Медеи, у нее две дочки одиннадцати и пятнадцати лет, а семнадцатилетний сын год назад бежал из Элевсина и сейчас живет в Орхомене, ожидая окончания срока своего изгнания за случайное убийство приятеля в ночной драке. Этой весной Глеоника приехала в Орхомен повидать сына. Медея и Глеоника стали подругами, найдя много схожего, почти родственного, друг в друге.

Муж Глеоники был убит десять лет назад. Она горячо его любила и первый год сильно горевала, даже дала обет безбрачия, который впрочем скоро нарушила. Высокая и стройная, она с большим удовольствием несла на себе звание вдовицы, жрицы, свободной женщины. По-прежнему делала вид, что до сих пор помнит мужа, хотя на самом деле давно пережила свою любовь к нему, и нынче отношение ее к мужчинам – насмешливое и снисходительное. Она не придавала значения мужскому главенству в городах и племенах. С гордостью сознавала себя женщиной, матерью. Глеоника считала, что месячные и тяжелые роды – наказание женщинам за то, что они подчинились мужчинам. Она говорила:

– В древности все люди были однополые – все были женщинами; и лишь потом из-за ухудшения мира Богиня разделила человека надвое: у некоторых женщин половые органы видоизменились в мужские. Мужчины – всего лишь побочные отростки от Женщины-прародительницы, поэтому их гнетет постоянное беспокойство, они постоянно ощущают свою неполноценность. Все их дела – жалкая пародия на разрушение и созидание, которыми живем и которые носим в себе мы, женщины!

Осенью Глеоника собралась вместе с сыном вернуться домой и, прощаясь, звала Медею приехать к ней в Элевсин.

Для Медеи и Ясона жизнь в Орхомене была гораздо труднее, чем в Иолке. Из уважаемого царского родственника Ясон в одночасье превратился в бесправного изгнанника. Их положение не могло не тяготить их.

Они прожили в Орхомене год. Весной здесь умер от болезни их младший сын.

Их старший сын разговаривает с кем-то во сне, а, находясь в лесу, слышит неведомые другим голоса.

– Может быть, его посвятить Богу? – спросил Ясон.

– Богиня сама позовет его, когда захочет, – ответила Медея.

Летом они переселились в Фивы – Ясон надеялся, что самый сильный царь Беотии будет рад иметь среди своих приближенных противника царя Адраста.

Фивы – большой город. На вершине холма высился знаменитый царский дворец – он превосходил собой все другие дворцы в Тессалии, Беотии и Пелопонессе.

В Фивах, основанных финикийскими переселенцами, самом богатом и могущественном городе Эллады, Медея и Ясон жили еще более скромно и испытывали нехватку в еде и одежде.

Они перебрались к соседнему царю – начались их скитания по большим и мелким городам в поисках защиты и прибежища. Целые годы скитаний, в которых они потеряли не только смысл своего возвращения в Иолк, но вообще всякий смысл жизни.

Бездействие Ясона приводило Медею в гневное негодование. Она считала, что Ясон должен быть сильнее, чем он оказался на самом деле. В начале их жизни в изгнании ей часто снилось, что в ярости она раздирает Ясона и разбрасывает части его тела в разные стороны, но затем в ней появилось безразличие к нему.

Медея перебиралась из города в город, с одного места на другое, но еще больше и бесприютней, чем блуждание тела по миру, скиталась ее душа.

Молчаливая и спокойная, она занималась хозяйством маленького дома, лечила травами приходивших к ней больных, но ей было тесно в любом доме, в любом городе. Она желала видеть вокруг себя деревья, цветы, горы и море. С радостью она спешила выйти из города и очутиться в лесу или на лугу. Медея не знала одиночества среди сил Великой Богини – моря, гор, деревьев. Здесь все – живое. Она шла по склону горы в звонком пении цикад, всей грудью вдыхала свежий, ароматный воздух. Солнечным днем горячий ветер веял навстречу ей, гладил без устали лицо, сильное тело под тонкой тканью светло-серого наряда, вышитого желтыми и красными цветами; он раскачивал густо-цветущие метелки трав, и во внезапном озарении она видела, что цветы шалфея – это светло-фиолетовый, просвечивающий огонь на ветру! Траву пронизывал зеленый огонь, а море и небо – синий огонь, и весь мир таял и сгорал при каждом ее шаге, в каждое мгновение своего существования.

Она шла дальше, босыми ногами ощущала нагретую сухую землю, покалывание жестких трав, вдыхала ароматы цветов и закрывала глаза, обожженные священной красотой неба, земли и моря.

Но настоящая реальность приходила к Медее ночью. Грозная ясность мыслей наполняла ее. Причудливые видения – грезы ее души – возникали перед ней. Переход за все пределы в многогранные формы бытия. Освобождение от плена земной жизни, тисков тела, священное единство со всем миром… Но утром ее ждали душевное опустошение и бессилие усталого, точно выпотрошенного тела. Приходилось снова возвращаться к обычной жизни.

Но тем больше Медея жаждала новых неистовств. Она привыкла к сильным экстазам и беснованиям. Богиня сама полна безмерной ярости, и передала стремление к этому своим созданиям: мужчинам и женщинам.

Левкополоя, убившая сына, и в невыносимой жажде иной жизни кинувшаяся с обрыва в морские волны. Геракл, безумствовавший столь часто и яростно. Аполлон и другие боги и герои в припадках исступления разрушающие всё вокруг себя – люди и боги, обезумевшие от дыхания рока!

Все они стояли лицом к лицу с Великой Богиней. Все они были ее порождения и ее рабы. Жестокость Матери, дающей жизнь, чтобы забрать ее обратно. Не защитят от ее Всесилья бесконечные резни, в которые бросаются мужчины, бесясь от неизбежности своей смерти, от бесполезности своей храбрости! Не защитят от всесилья Матери ничьи мольбы и крики отчаяния!

У Великой Матери так много созданий, что она расточает их жизни с безмерной легкостью. Но ее истинный лик полон блаженством Вечности. И ее жестокость лишь проявление ее Силы.

Люди, бегущие по зову крови в леса, чтобы в неистовых танцах и исступленных порывах приблизиться к Богине. Борьба за жизнь против жизни. Никакого сочувствия к себе и к другим в этой борьбе.

Медея чувствовала в такие дни полный разрыв со всем окружающим. Прозрение тяжелой легкостью наполняло ее тело, пылало в голове, ослепляло глаза, давая им иное зрение. В душе рождались чувства, которые она не знала раньше. Безудержно-дикий порыв освобождения мучительно скручивал сознание по суживающимся кругам, пока не вспыхивал свет тьмы, и неведомые образы начинали говорить внимающей им душе, наконец раскинувшейся, как ночь или море, без конца и края.