Тамара Ла - В плену времени – 2. Повести

И Медея то внимала видениям своей души, то жила в ожидании их, не слыша и не видя окружающих людей, освобожденная от всего внешнего. Она постоянно чувствовала близость божественного безумия, подступающую силу озарения, когда она становилась глазами Богини. Днем и ночью чувствовала себя пустым кувшином, в который вот-вот в разгар жары бурным потоком хлынет обжигающе прохладная вода прозрения.

– Не предавай саму себя! – днем и ночью твердил ей голос Богини, и Медея отвечала:

– Это единственное, что у меня осталось. Я не предам.

Поглощенность собой Медеи и бездействие Ясона провоцировали жизнь все сильнее зажимать их, стискивая в своих когтях. Постепенно и очень безразлично Медея поняла, что ошиблась в том, что соединила свою жизнь с Ясоном. Теперь она не могла понять, почему выбрала именно его своим спутником в Элладу. Сейчас высокий рост и худое тело Ясона казались ей признаком душевной слабости. Даже голубизна его глаз теперь выглядела бледной, словно поблекшей. На его лице отразились все страдания от затянувшихся скитаний. Он устал от отсутствия сильных желаний, мучился из-за того, что лишен плаванья по морю на кораблях.

Ясон никогда не заговаривал с Медеей об их прошлой и настоящей жизни. Между ними уже давно не стало дружественных отношений. И, оглядываясь на прошлое, терзаясь, Медея не могла понять, почему именно так сложилось всё: ее нынешнее равнодушие и безразличие ко всему, странная оцепенелость души.

Она спрашивала себя: «Почему жизнь с Ясоном лишила меня силы?» И отвечала: «Я стала соучастницей преступления – убийства Любви. Наверно, любовь к Ясону умерла во мне, еще во время, когда с Колхиды мы плыли на корабле, полном шутящих или завидующих моряков; она иссякла еще в первый год нашей жизни в Иолке… Любовь умирает от чужих любопытных глаз и касаний чужих тел, от рождения детей, от родни, друзей, ежедневных разговоров. Сейчас мне не нужна его любовь и забота, мне нужна лишь непрерывная свобода одиночества, постоянное погружение в себя, в котором я чувствую близость Богини-Матери. Она – Мать Мира – требует от всех и от меня только свободы и постоянного освобождения. Жить с людьми это хуже, чем жить с животными. Мне не нужна больше любовь людей. Можно любить море, траву. Людей невозможно любить!»

Окружающая жизнь стала помехой. Медея говорила:

– Жизнь мешает мне жить.

Жизнь, в которой дети и люди вокруг стали лишь спутниками несчастья.

Медея устала таскать тело и душу, возросшую в нем. Она блуждала, как в поисках блаженной и потерянной земли, в которой правит Богиня, стремилась туда, где она ясно ощутит на себе взгляд Великой Матери, на своей голове – ее руку, протянутую в дар за служение ей.

На шестой год скитаний в своем бегстве и падении вниз они оказались в Коринфе, расположенном на Истмийском перешейке в Пелопоннесе. Южнее Коринфа находились города Арголиды: Микены, Тиринф, Аргос. Мощные стены и крепости защищали эти города от нападений хеттов и морских пиратов, но сама Ахайя, населенная голубоглазыми и светловолосыми людьми и разоренная внутренними и внешними войнами, находилась в глубоком упадке, и поэтому вскоре хлынут на нее с севера толпы жестоких завоевателей, сметая весь прежний уклад жизни.

В день появления Ясона и Медеи во дворце невысокий и плюгавенький царек Коринфа большими шагами ходил взад-вперед по комнате. Он пристегнул к плечам мантию, и края ее, развеваясь, метались вслед за ним, как крылья летучей мыши. Огромная злоба душила Главка из-за набега царя городка Трезены на коринфские владения. Сегодня утром этот царек прислал посланца с объяснением, что сделал это случайно в пылу охоты, но захваченных коров и быков не вернул. О, Великий Посейдон! Разрази этого грабителя сверху донизу! И Главк схватился обеими руками за собственное горло, как если бы это была глотка Креонта! Жгучая злоба давила и мяла его. Запустил схваченным со стола кувшином в раба, всунувшегося в двери, сорвавшимся на злобный писк голосом крикнул:

– Вернулись ли с охоты Орантес и Фаонт?!

– Вернулись! – поспешил доложить раб. – И в тронной комнате ждут тебя, царь!

Отворилась другая дверь, и к Главку подошел его сынок – мальчик лет одиннадцати. Он был выряжен в специально для него выкованное вооружение: маленький нагрудный доспех, бронзовые наколенники, боевой позолоченный пояс, маленький меч с большим изумрудом на рукоятке. Сынок-наследник выступал с воинственно-напыщенным видом, с деланно «взрослым» хмурым лицом, но вдруг, по-детски просияв, показал отцу миниатюрный топорик.

– Фаонт мне подарил! Он хотел мне дать еще и охотничий нож, но я сказал, что у меня уже есть! – С гордостью заявил маленький вояка и, вновь нахмурив бровки, начал размахивать топориком, рассекая воздух. – Я теперь этим топориком пойду курам головы рубить! А, когда вырасту, я всем своим врагам головы поотрубаю!

Настроение Главка улучшилось. Он потрепал воинственное чадо по плечу.

– Молодец, сынок! Так и надо делать, – наставительно сказал он, а затем поинтересовался: – Кто еще в зале ждет моего выхода?

С большим презрением ко всяким нищим просителям-попрошайкам Наследник ответил:

– Изгнанники из Тессалии дожидаются тебя, отец! Я видел: с ними мальчик моего возраста и другой – старше меня.

Боковая дверца вновь открылась, и в комнате появилась новая жена Главка. На юной царице Галатее – розово-лиловое, точно цветок кипрея, одеяние, золоченная повязка стягивает по лбу ее темно-каштановые кудри. Ее маленькие ручки держат букетик из оранжево-золотистых лилий.

К этому времени царек Коринфа немного поуспокоился, приосанился, положил одну руку на голову сына, другую – на плечо жены, и пошел с ними в зал. Искоса поглядывал на свою молоденькую супругу, на ее ножки, движущиеся под тканью платья – ах, плутовка, которая выманивает у него всё больше подарков и нарядов! И он ее ублажает всем этим. Приходится. Ну, это – пока она еще мила ему!

Главк любовался своей красавицей-женкой и в то же время с ехидным пренебрежением думал: «Твоя власть надо мной лишь до первого ребенка, милая! А потом что будет с твоим нежным и милым тельцем? Твои груди и живот обвиснут, лоно и лицо расширятся, ты превратишься в обыкновенный мешок для разведения детей, и меня потянет на других юных и нетронутых красавиц – вон их сколько их среди горожанок и рабынь! Каждую весну нарастают, будто цветы в траве!»

Главк вдруг припомнил, как четыре года назад, после охоты в горах, заночевал в хижине пастуха и очутился наедине с его дочкой – то и другое пастух оставил в полное пользование царя, а сам сбежал от греха подальше и спрятался в пещере, – и как неистово эта дикарка царапалась и вырывалась, пока он не одолел ее! А потом она, всхлипывая, лежала рядом с ним, укрощенная им, испытавшая на себе бойкий напор его мужского тела и мужского члена.