Михаил Орлов - Два эпизода из жизни стихоплета и повесы Франсуа Вийона

– Согласна с вами, моя дорогая, – поддакнула та.

Находясь перед сценой, лиценциат не преминул отметить цвет глаз у комедиантки, изображавшей Сладострастие. Они были, как ни странно, разного цвета: один серый, другой зеленый, при этом ее тонкие губы напоминали спелую вишню, так ярко они выделялись на бледном, напудренном лице.

В середине представления колесо фортуны со скрипом повернулось и Неразумный, смешно дергая ногами, испустил дух. Как ни в чем не бывало явился Дьявол в серо-зеленом камзольчике, схватил усопшего поперек туловища, словно тряпичную куклу, и уволок в ад.

Тут из самого нижнего этажа сцены послышались гром, завывание бури и истошные крики грешников, которые издавали за сценой «серые братья» – доминиканцы, которые отлично разбирались в грехах, ибо вместе с францисканцами руководили священными трибуналами – инквизицией.

Стоило Неразумному умереть, как внизу распахнулся занавес и перед зрителями во всем ужасе и великолепии предстала преисподняя. Черти встретили грешника у ворот, хрюкая, словно молочные поросята, и провели его к столу и стали подавать ему огненные, дымящиеся яства одно за другим. Грешник вопил, что было сил, извивался от нестерпимой боли, но мучители, не обращая на то внимания, продолжали свою дьявольскую кормежку. Так, верно, нянька кормит капризного дитятю. По всему было видно, что Неразумного мучили мастера своего дела, что было для них привычным занятием, а потому они выполняли все совершенно буднично, без задора и энтузиазма.

Жизнь простого черта совсем не мед, как кажется неразумным бесяткам. Они лишь холопы Сатаны, и за каждую провинность их нещадно драли плетьми.

Сидя рядом со сценой, Франсуа почти ощущал, как обжигают рот, глотку и внутренности Неразумного раскаленные кушанья. От этого ему стало не по себе, и его всего даже передернуло. «Прости и спаси меня, Господи! Клянусь всеми святыми и тем, что мне дорого, что исправлюсь или во всяком случае постараюсь сделать так», – мысленно взмолился Франсуа и осенил себя крестным знамением.

Средневековая вера значительно отличалась от современной, поскольку была более искренней, наивной, нелицемерной и в то же время в чем-то более жестокой. Жизнь смертного была немыслима без постоянного обращения к Творцу. Со Всевышним советовались, как с родным отцом. Атеизм, широко распространился в век Просвещения, но тогда был еще совершенно чужд людям.

Осушив кружку, лиценциат не стал гадать о том, чего не мог уразуметь, а потому вспомнил прошлую ночь, когда вместе с Катрин поднялся в ее спальню и она начала расшнуровать платье. Франсуа смотрел на нее, как завороженный. В конце концов верхняя одежда с шелестом соскользнула на ирландский ковер, отчего Франсуа чуть не превратился в соляной столп [20] Согласно Книге Бытия Ветхого Завета жена Лота была превращена в соляной столп, из-за того что оглянулась на нечестивые города Содом и Гоморру. .

Молодая женщина знала толк в обольщении и виртуозно владела искусством одурманивания мужчин, хотя сему ее никто не учил. Видно, это было у нее в крови. Все-таки в том, что кто-то преподал ей сию науку, молодой человек не сомневался, тем не менее его все устраивало в ней, вплоть до капризов и чудачеств.

Разум мутился, когда он оставался один на один с ней, потому немудрено, что лиценциата совершенно не соображал что-либо. «Уж не ведьма ли Катрин?» – мелькало у него порой в уме, когда он приходил в себя, ибо вера в нечистую силу была всеобъемлюща.

Его любимая казалась Франсуа особенно прекрасной, когда он взирал на нее при зыбком, неверном колеблющемся свете свечи. Тогда у него захватывало дух, будто он на качелях то взлетал к небесам, то с замиранием сердца падал в бездну.

Выйдя из «Быка в короне» в приподнятом и несколько благодушном расположении духа, довольный собой и всем миром Франсуа, приостановившись у двери, поддал острым вздернутым носком башмака валявшуюся у порога баранью кость и, насвистывая старую студенческую песенку о проводах юноши в Сорбонну, направился к дому приемного отца, намереваясь вздремнуть перед свиданием.

По пути молодой человек, справив естественную нужду в нише одного из домов и почувствовав некоторое облегчение, принялся сочинять балладу о дрессировщике львов, который влюбился в ветреную маркизу и попытался снискать ее расположение. Первое четверостишие легко пришло на ум, но последующие строки не складывались, как ни силился.

Вдохновение обладает странной особенностью приходить в самый неподходящий момент и исчезать неведомо куда, невзирая ни на способности, ни на опыт, ни на прежние заслуги. Это раздражало, злило, даже бесило каждого занимающегося сочинительством, но с таким положением вещей ничего нельзя было поделать. Оно не зависело от человека, как не зависят от нас восход и заход солнца…

В конце концов, отчаявшись, Франсуа оставил сочинительство и принялся размышлять над тем, что не худо бы написать мистерию, но не на один из наскучивших всем библейских сюжетов, а совсем о другом. Скажем, переделать «Тристана и Изольду» на парижский манер. Из галантного прохиндея Тристана сделать недоучку и лентяя, изгнанного из университета за нерадивость, а из красотки Изольды – наивную монахиню-бенедиктинку, которая совсем не разбирается ни в людях, ни в происходящем вокруг нее, а потому верит всему, что говорят ей, и из-за этого попадает в забавные, несколько щекотливые и пикантные ситуации. Хорошо бы потом договориться с мэрией о постановке его пьесы и показать ее добрым обитателям славного города Парижа. Вот бы поднялся шум и гомон! Вот бы забегали святоши! Идея так увлекла молодого повесу, что он, не замечая ничего вокруг, пребывал в каком-то не совсем реальном состоянии духа.

Проходя мимо церкви Сен-Северен, Франсуа почувствовал на себе чей-то колючий недобрый взгляд, что вывело его из задумчивости. Подняв глаза, он увидел перед собой кюре Филиппа Сермуаза, с которым соперничал из-за Катрин де Воссель. Впрочем, из-за такой чаровницы можно рассориться не только с каким-то церковником, но и со всем светом… Злые языки утверждали, что, пока Франсуа находился в размолвке со своей возлюбленной из-за белошвейки, Сермуаз пользовался ее расположением. Говорили даже, что он посещал молодую вдову переодетым в светское платье, но лиценциат в это не верил, а главное, не желал верить в такие нелепые слухи, если даже они в некотором роде и соответствовали действительности.

Служители церкви всегда пользовались расположением прекрасного пола, поскольку ни белое, ни черное духовенство не хвалилось своими амурными победами. Сохранение в тайне любовной связи высоко ценилось особами, имевшими склонность к адюльтеру. Дозволенной считалась лишь связь, освященная церковью и необходимая для продолжения рода, а не для удовлетворения своей похоти. Грешить предпочитали тайно, ибо никому не известное вроде и не существует вовсе, а потому является не преступлением против нравственности, а лишь шалостью, чем-то напоминающей чудачество.