Михаил Орлов - Два эпизода из жизни стихоплета и повесы Франсуа Вийона

– Что вы на меня уставились, почтеннейший, словно филин на мышь-полевку, выбравшуюся из норы? Соскучились, что ли? – состроив идиотскую рожу, неуклюже пошутил молодой человек, приподняв для приветствия невзрачную, видавшую виды шляпу.

– Нам надо кое о чем потолковать, любезнейший, – растянув губы в некоем подобии улыбки, миролюбиво начал Сермуаз и какой-то вихляющей, не подобающей служителю церкви походкой приблизился к Франсуа.

Настроение у лиценциата после посещения «Быка в короне» было превосходнейшим, потому он не стал спорить, а даже подзадорил кюре:

– Так говорите же, черт побери!

Французы – одна из самых богомольных и благочестивых наций, хотя порой ее представители взбрыкивали, словно необъезженные жеребцы. Упоминание всуе нечистого осуждалось церковью, но тем не менее нередко употреблялось в разговорах. Поэтому или почему-либо другому, но священнослужителя всего так и передернуло при упоминании о черте, однако, взяв себя в руки, он перешел к сути вопроса, ради которого, собственно говоря, и поджидал лиценциата. Сермуаз намеревался разрешить некий непростой вопрос, далекий от богословия и касавшийся скорее нравственности, нежели веры и теологии.

– Ты совсем измучил ухаживаниями одну благородную даму, пользуясь тем, что за нее некому заступиться. Сие недостойно воспитанника Сорбонны. Оставь ее в покое, сделай милость, – стараясь придать голосу благодушный, даже назидательный, чуть не отеческий тон, начал кюре.

Франсуа с полуслова понял, кто та особа, на которую намекает Сермуаз, но не подал и виду, что догадался о том. «Посмотрим, что предложит мне этот самодовольный святоша. Рассказ о моей встрече со священником, думаю, немало потешит Катрин», – усмехнулся молодой повеса и, желая подзадорить собеседника, спросил:

– Так что вы предлагаете мне и чего хотите? Ну, смелей же…

По правде говоря, он совсем не понимал, зачем ему это выяснение отношений. Скорее всего, он поступил так под влиянием выпитого в харчевне бордо или из-за своей дурацкой манеры разыгрывать всех, за что ему неоднократно доставалось.

Неуместное остроумие губит самоуверенных молодых людей, поскольку. всему есть мера. Нужно соблюдать чувство реальности, ибо немало умников пострадало от непонимания простейших казалось бв вещей. У таких язык то и дело оказывается проворней мысли, а внутренний взор не видит ничего дальше собственного носа. Острословов редко любят, поскольку трудно выносить их колкости и дьявольское остроблудие. Ими восхищаются издали, но никто по-настоящему не ценит их. Эти весельчаки изначально оказывались обречены на уничтожение, но понимают это далеко не все, тем не менее острословы ничего не могут с собой поделать. Их темперамент диктует им манеру поведения. Да иначе и быть не может, хотя каждый имел возможность прочесть свою судьбу на своей левой ладони, как уверяют хироманты…

«Бог с ним, с этим святошей, мне от него ничего не нужно, не детей же с ним крестить», – машинально подумал Франсуа, видя двусмысленное положение, в котором оказался священник, и приподнял бровь:

– Уж не желаете ли вы сказать, что то, что угодно кюре Сермуазу, желает сам Господь? Смелый посыл, только он здорово смахивает на приступ гордыни, а то и на всплеск слабоумия. Право, смешно и в некоторой степени комично слышать такое из ваших уст. Не слишком ли вы самонадеянны и не много ли на себя берете? Не заигрались ли часом? – поинтересовался Франсуа.

Тут какой-то желтый свет вспыхнули и мгновенно потух в глазах соперника. Если бы молодой повеса заметил этот всполох в зрачках собеседника, то, верно, заподозрил бы неладное, понял, что перешел некую грань дозволенного, и пожалел о том, что так прямолинейно выразился.

Подавив внезапно вспыхнувшую в душе ненависть, кюре сделал вид, что не обратил внимания на вызывающий тон собеседника, и как ни в чем не бывало изложил суть своего предложения, план которого заранее продумал и не желал отступать от намеченного.

– Твой кошелек пуст, как мошна нищего, просящего корку хлеба на церковной паперти. Мир полон соблазнов, а человеческая жизнь слишком коротка и быстротечна. В твои годы у каждого такой зверский аппетит, что хочется есть за двоих, а пить за троих. Помню, я испытывал такое же в юности, но с годами умерил свои страсти. Сейчас мало что изменилось с библейских времен, или ныне дети родятся иначе, чем встарь? Может, ныне они производятся на свет не из чрева матери, а из ее головы? В самом деле, молодежь стала так говорлива, что хочется заткнуть себе уши, а ей глотку.

Франсуа не стал спорить о том, в чем ничего не понимал, а лишь неопределенно кивнул, заметив:

– Нет, думаю, род человеческий ничуть не изменился. Во всяком случае, мне о том ничего не известно.

– Вот видишь! Для удовлетворения своих страстей каждому всегда нужны деньги, а человек, обретает материальный достаток только с годами, тогда, когда ему уже ничего не надо, кроме спасения своей грешной души. Все минуло, впереди нас ожидает лишь наспех вырытая пьяным могильщиком яма, и более ничего… Если ты этого не уразумел до сих пор, то вряд ли постигнешь и в дальнейшем.

– Да, Париж – город похоти и соблазнов, а древнеримская богиня Фортуна изменчива и непостоянна, – согласился Франсуа. – Ну так что с того, или вы хотите предложить мне что-то конкретно?

– Вот именно. Если ты выполнишь то, о чем я тебя попрошу как христианин христианина, то я отблагодарю тебя по мере своих скромных сил и возможностей, – понизив голос, вкрадчиво продолжил священник. – Скажем, сорок серебряных экю тебя устроят?

Франсуа машинально прикинул. Да, сорок серебряных монет очень пригодились бы, как, впрочем, и любая другая, пусть даже менее значительная сумма. Не вполне поняв замысла кюре, немного помолчав и не зная, что ответить, молодой человек заметил:

– Вы просто весельчак, мэтр, и страшный богач. Более того, невероятный транжира. Не приходитесь ли вы родственником богачу Жаку Кера [21] Крупный французский купец, предприниматель, наживший огромное состояние. В 1451 году был ложно обвинен в государственной измене, но бежал из тюрьмы и умер на чужбине в 1456 году. ? Что до меня, то, к сожалению, такая сумма не спасет мою заблудшую душу от геенны огненной. Спасибо за сострадание и желание помочь мне, как христианин христианину, но я не могу принять такую щедрую помощь, ибо она слишком странно попахивает. Так, верно, смердели те тридцать сребреников, которые Иуда Искариот получил за Иисуса Христа от иудейских первосвященников. Церковь учит нас, что в корыстолюбии и гордыне берут истоки многие прочие пороки, потому я принужден отказаться от сделанного мне великодушного предложения и остаться в своем убожестве и нищете.