Сергей В. Бойко - Автобиография для отдела кадров. Роман в рассказах

Огонь мы затушили, распахнули окно, чтобы проветрить, и вышли в коридор подышать свежим воздухом. А навстречу нам – кто б вы думали? – Петрова!

Я предусмотрительно захлопнул дверь в наш номер.

– Откуда вы такие? – остановилась она и принюхалась, – И почему вы не там?

Петрова многозначительно кивнула в конец коридора, на темное ночное окно.

– Мы уже вернулись, – произнес Прокопыч, вытирая слезящиеся от дыма глаза.

– Так быстро? – удивилась Петрова.

– Чуть не погибли, – объяснил я.

– Могли сгореть, но спаслись, – добавил Прокопыч.

– Ямайский ром подкачал… – начал было я, но Прокопыч меня перебил.

– Ром тут ни при чем! – строгим голосом заявил он. – Не надо было жженкой плескаться из кружек. Не хочешь пить – поставь! Зачем на занавески лить?

– Что вы такое говорите, Николай Прокопьевич? – произнесла Петрова.

– Петрова! Ты что, Пушкина не читала? – удивился я сообразительности Прокопыча. – Жженка – это огненный пунш! Горящий и огнеопасный!

– И что? – тихо спросила Петрова, предчувствуя нехорошее.

– Не «чтокай»! – насупился Прокопыч.

Трагическим голосом он произнес:

– Турецкая слободка сгорела.

В глазах его блестели слезы.

– Дотла, – добавил я.

– Я так и знала, – прошептала Петрова и растерянно улыбнулась. – Я предчувствовала. Что же теперь…

Прокопыч задрал кверху свой орлиный нос и засопел в усиленном режиме. Я тоже пытался сохранять хладнокровие, глубоко вздохнул и выдавил из себя в несколько присестов:

– Сгорела… слободка… Турецкая…

– Одни угольки, – добавил Прокопыч.

Пьяные и сентиментальные, мы едва сдерживались чтобы не расхохотаться или не расплакаться. Мы поняли: наступила минута прощания. И нам самим стало жалко нашу выдуманную многострадальную Турецкую слободку – плод наших безумных фантазий. А тут еще на какой-то миг она будто материализовалась на физическом плане и в наших головах, и мы в нее поверили по-настоящему и поверили в ее гибель – ну прямо хоть плачь! На один краткий миг…

«Над вымыслом слезами обольюсь…»

У Прокопыча капля повисла на кончике носа – у него постоянно был насморк в той экспедиции, но в этот раз он даже позабыл достать из кармана платок. Петрова всхлипнула, отвернулась от нас и поспешила к себе в номер. Я так думаю – плакать. А мы постояли, постояли – да и пошли к себе: окно закрывать и хохотать до упаду. Декабрь же месяц, холодно…

На поминках Владимира Владимировича Сельницкого присутствовали незнакомые мне пожилые женщины. Они говорили стандартные по случаю тосты, восхваляя достоинства усопшего, понятия не имея, каков он был на самом деле. Мне пришлось негромко возразить. Вовка бы расхохотался над этими словами и просто выгнал бы их отсюда. Татьяна со мной согласилась.

Мы несколько раз выходили из кафе покурить с Вовкиными братьями и предавались воспоминаниям и новым осмыслением произошедшего. Мы как бы сближались, становились друзьями, хотя не встречались раньше никогда или виделись раз или два в далеком прошлом, но я понимал, что это временное сближение хоть и не гарантирует ничего в будущем, но сейчас очень нам всем необходимо. Это понимал каждый из нас. Мы любили друг друга в этот момент. Вовкина смерть объединила нас…

Уже достаточно «приняв», я встал из-за стола и громко сказал:

– Вовке в жизни очень повезло… до самой смерти… потому что у него была такая жена – Татьяна.

Таня грустно улыбнулась и мягко возразила:

– Сережа, ты неправ. Это мне повезло…

И мне стало досадно и неловко за свои слова.

Но я все равно уверен, что Вовке Сельницкому с женой повезло…

Тот год начался с того, что я влюбился в юную девушку, вчерашнюю школьницу по имени Лена, и она ответила мне взаимностью. Мы встретились с ней и познакомились в «Аскольдовой могиле», кафешке на Двадцати шести бакинских комиссаров что на Юго-Западе. Там была первая в Москве дискотека с цветомузыкой, и мы мотались туда с нашей киностудии почти каждый вечер всем кагалом – молодые осветители, ассистенты кинооператоров и директора фильмов – из Болшево до Москвы, потом через весь город до метро «Юго-Западная» и еще чуть-чуть пешком.

Мы сидели с Леной за столиком так, что букет цветов в стеклянной вазе мешал нам смотреть друг на друга. Мы поочередно сдвигали вазу на край, а вредный Черёмуха, ассистент кинооператора с нашей киностудии, возвращал букет на место. Он, видимо, задался целью помешать нашему влечению, но лишь раззадоривал. Тогда, чтобы не грохнуть вазу об пол, мы с Алёной пошли танцевать…

В тот год в конце декабря, окрыленный любовью, я женился на Лене, но прежде побывал в двух экспедициях, которые продлились без малого четыре месяца кряду и протянулись от начала мая и Баренцева моря до казахских степей и конца августа. Все это время мы с моей ненаглядной вели интенсивную любовную переписку: в Североморске я получал письма, присланные на адрес гостиницы «Ваенга», а на Семипалатинском полигоне – в окошке «до востребования» местного почтового отделения «Жана-Семей».

После первого сентября, когда Алёне стукнуло восемнадцать и она стала совершеннолетней, мы уговорились с ней пожениться. Но она решила спросить на это разрешения у своих родителей, будучи послушной младшей дочерью. А я оказался еще младше и еще глупее в свои двадцать пять, потому что взбесился и посчитал такое поведение предательским. Я решил, что это касается только нас двоих. И ничьего разрешения спрашивать не собирался. Мне, дураку, этого не требовалось. Я ж говорю: брыкастый был, неопытный, обидчивый, бодливый…

Но вернемся к работе.

Что характерно – в обеих экспедициях не было даже намека на «болты в томате». Это были полноценно интересные киносъемки. В Заполярье мы два месяца кряду болтались по морям, заливам и аэродромам и снимали игры «в войнушку» между противолодочной армадой, возглавляемой с авианесущим крейсером «Киев», и подводными лодками всех мастей – от ржавых дизелюх до новейших атомоходов.

В городе Полярном кинооператору Мишке Звереву расквасили нос – после посещения клуба, когда мы приехали из Североморска на выходные навестить Чюрлениса и остальных из другой киногруппы.

В том же Полярном молодой ассистент режиссера Володя Братславский, по-нашему просто «Брат», на съемках одного эпизода застрял в люке дизельной подлодки из-за своей необъятной талии.

В Североморске меня разбил радикулит после пикника на каменной сопке.

На посадочную палубу крейсера «Киев», чуть ли не на голову киномеханику Петьке Павлицкому рухнул палубный «Як», самолет с вертикальным взлетом.