Елена Поддубская - Чужой крест. Сага

Одноэтажный длинный барак стал для тринадцатилетнего подростка убежищем от холода, но не от голода. Питались тогда всё ещё плохо даже несмотря на то, что в южной республике палку воткни – вырастет дерево, а город кутали розовым цветом яблочные сады и зелёные предгорья. Но урожай собирали тщательно, не позволяя ему гнить, и отправляли фрукты-овощи в центральные районы страны, те, что лежали в холодных европейских широтах. Там, где не было пахотных земель, после войны царили цинга и тиф. Южные края спасались от болезней плодородными садами. Алма-Атинская пацанва обносила их, не страшась ни солевых зарядов в ружьях сторожей, ни окликов конной охраны. С мая и до середины осени кормиться с веток получалось у каждого забора. Город долгие годы оставался одноэтажным, и частный сектор изобиловал фруктовыми деревьями. В мае ребятне подмигивали красно-жёлтые фонарики черешни, круглой, одна в одну. Гроздь сорвёшь, в руке не поместится. Июнь дарил вишню: чёрную, рожу сводит от кислоты, но дармовая и такая пойдёт. А уж какое из неё варенье – весь квартал знает; когда хозяйки снимают пенки с навара, их отдают дворовым пацанам. Из них кто первые в очередь встали, те и получили. Володе боголовому всегда доставалось сладостей и без толкотни. Любили его бабки, тётки в толпе сразу примечали. Пенка с вишнёвого варенья приторная, как медовая патока. С урюка, понятно, она вкуснее, с кислинкой и запахом до глубины ноздрей, но урюк в горах созреет не ранее конца августа. И груши «Талгарская красавица» тогда же, тугие и сочные. Казахский пригородный посёлок Талгар был под завязку забит переселенцами всех мастей. Безработные и безденежные, они весь летний сезон собирали всё, что плодилось на земле и в ней, а корейцы и уйгуры свозили урожай в столицу.

Центральный базар Алма-Аты, его все звали Зелёный, был неподалёку от квартала, где жила семья Полянских. Ещё когда была жива мама, Володя часто гулял там, любуясь красками овощей и фруктов, рассматривая лица торговцев. Он садился на корточки и мог часами наблюдать за этой жизнью. Однажды, примостившись около корейца, он нарисовал его палочкой в пыли. Тому понравилось, и кореец попросил мальчишку сделать портрет на бумаге. Повесил он его около стенда, приколов гвоздиком к деревянной рейке. Рисунок привлекал внимание и покупать у этого продавца стали больше. Фишка пришлась по душе другим торговцам, и они тоже стали просить Володю нарисовать и их портреты. Парень никому не отказывал, ему самому было интересно подмечать главные черты и мимику людей, а потом показывать это на бумаге.

Иногда портреты получались похожими на шаржи или наброски, иногда это были настоящие зарисовки. Способного мальчика стали отличать от прочей шпаны, какой во всяких людных местах предостаточно. Володя гордился этими знакомствами и вскоре стал получать от них выгоду.

– Привет, люка-люка, чеснока-чеснока! Как дела? Навар есть? – кричал Полянский корейцам. Даже пацаном он умел держать фасон. Неудачливые потомки самураев улыбались, глаза их тонули под наплывшими щеками:

– Пиливет, пиливет, Володя-сан! Есть навал, есть.

Парнишка махал в ответ, как если бы это он держал рынок и доволен был прибылью:

– Мододца! Хорошего тебе торга, аксакал!

– Сыпасиба, Володя-сан! – юркий кореец не пропускал мимо ни одного из посетителей и распевно кричал: – Люка-люка! Чеснока-чеснока! – Уверенный, что дар воздастся сторицей, он обязательно протягивал пацану на дорожку головку, а то и две ценных корневищ: – Делжи!

Володя благодарил, воздавал почёт Гермесу, богу торговли, желал удачи продавцам на весь день и шёл дальше. В другой день, снова прохаживаясь по рынку, мальчишка также приятельски обменивался новостями с другими перекупщиками и садился рисовать кого-то из них.

Грузин с резким, суровым голосом получался добрым: «Точка, точка, запятая, минус, ещё две круглые скобки сверху, и квадратные по углам губ – вот и вышла не рожица, а рожа, и не кривая, а очень даже круглая и упитанная, – это позже советский поэт напишет такие стихи про смешного человечка, композитор к ним придумает мелодию, чтобы пела песню детвора. Володька знал подобную присказку ещё мальцом; мама учила его, в том числе и рисовать, приговаривая: «Точка-точка, два крючочка, минус – рот, нос – запятая, вышла рожица смешная». Обрезав пол лица бородой, мальчишка протягивал рисунок грузину: – Похож?

– Вай, генацвали! Какой маладэс! А Ласточку мою нарисуешь?

Больше всего на свете грузин Вахит любил вороную кобылу. На неё он ставил на бегах на Ипподроме. Когда Ласточка выигрывала забег на скачках, Ваха обязательно насыпал Володе в узкие ладошки сухой кишмиш.

Бабки-цыганки, оседлые, мохнатые с головы до ног, страшные все, как одна, и в пёстрых латаных многоярусных одеждах, стоило им подмигнуть, совали пацану за рисунок сломанного петушка на палочке, прозрачно-красного, липкого, сахарного. Лук джусай, тонкий, узкий, твёрдый такой, что можно порезать о края руки, давали ему на манты дунгане. Они же могли насыпать стакан муки, потому как бедным русским есть манты без мяса привычно, но без муки их не сделать. У ассирийцев можно было разжиться зелёной редькой, сладкой и сочной как яблоко. Запах от китайского стеллажа, до дури, шёл от насыпанных горками порошков кари, красного сладкого молотого перца, тмина, семян кориандра. В тазах рядом лежала рисовая лапша, уже готовая, бери ешь. Парнишке она напоминала издалека голову Медузы Горгоны из книжки про древнегреческие мифы. Глянув на рисунок, китайцы восторженно кричали «Драгон! Драгон!», «выкупали» бумажку и прижимали её к груди; у буддистов страшилище считалось священным животным. От исмаилов – так звали азербайджанцев – перепадал нут или пиала национального супа питы, который азеры звали блюдом ленивой хозяйки: караулить кастрюлю на огне нужно было много часов подряд, прежде чем горох разварится в кашу, мясо в супе станет сладким, а сам он превратится в желейную гущу. Узбеки прямо на месте пекли в тандырах лепёшки и угощали ими Володю только по праздникам. Татары и киргизы торговали вяленой кониной. Кусок её мяса можно сосать неделю, перебивая голод, но бастурму срезали с куска прозрачными пластами, следили за покупателями во все глаза и получить этот дастархан можно было только за определённую услугу, просить о которой степняки не спешили. Привыкнешь пить маковую росу, и пропал человек. Да и сбыт хоть семян из Иссык-Кульской долины, хоть травки с афганских полей – под строгим контролем баронов. Стать их клиентом можно на раз, вот только выйти из-под их влияния не получится: кто первый раз принесёт зелье, уже не отвяжется. Поэтому те, кто время от времени жаждали кайфануть, брали кумар у известных наркоманов, отсылая к ним пацанов. Им, вечно голодным, всё равно, что происходит рядом. Они не донесут и не осудят.