Валерий Борисов - Децимация

Так жили и в Грабововке. Дед Матвей хотя и жил в своей хате, но хозяином уже не был. Жена умерла перед войной, и он ждал своей смерти и открыто об этом говорил домашним и сельчанам. Зять Степан заправлял хозяйством, но, как дед видел – неумело, суетно, а в конечном счете – лениво. Хатка была мала, и дед Матвей летом и зимой, после смерти старой, жил в летней мазанке, где готовили пойло и кашу коровам и свиньям. В хозяйстве были две коровы, бычок, подрастала телка, три свиньи да овцы с баранами, чтобы был кожушок на зиму.

Дед Матвей расспрашивал внука о жизни в городе, дочке и всех остальных внуках. Радовался за Ивана, что у него хорошо идут дела, переживал за Аркадия, что он о себе мало весточек дает, огорчился за Сергея, что не уберег себя на фронте.

Вскоре пришел муж Ульяны Иван, с будущими кумом и кумой, а потом и Степан с батюшкой, которого он привез на взятом на время у соседа тарантасе. Степан уже был навеселе, узнал Ивана и долго жал ему руку:

– О, привет, племяш.

Батюшка поздоровался со всеми и стал надевать рясу, привезенную им в сумке. Он был молод и бородат. От родинки на щеке выше бороды тянулись жесткие волосы, ладонь была крупной с толстыми пальцами, как у трудового человека. Он разговаривал со всеми, а при необходимости с каждым в отдельности, рассказывал смешные случаи, которые случаются при крещении. Священник переставил поближе к купели керосиновую лампу и спросил родителей:

– Как нарекли новорожденную?

– Хотим Катериной назвать. Но как вы скажите.

– Хорошее имя, – одобрил батюшка. Видимо, он не так давно приехал из России и говорил на чистом русском языке. – А то иногда выдумают такое имя, особенно сейчас, в войну, какого ни в одном календаре не сыщешь. Ох, и трудно доказать, что такого имени в нашем народе нет. Пусть будет Екатериной.

Говорил он это всем, но Иван чувствовал, что это больше относится к нему, как городскому и более культурному, чем окружающие, человеку. Наконец, батюшка, удалив родителей, начал крещение. Долго читал молитву, окунал руки в купель, когда провозглашал «Господи помилуй!» и «Аминь!», и Ивану приходилось вместе со всеми креститься, вдыхая аппетитный запах еды от печки и накрытого стола. Он только думал: «Когда это кончится и быстрее бы за стол». Но обряд продолжался долго, и это злило Ивана: «Что он, не может короче?». Но батюшка был молод и проводил обряд крещения на совесть. Наконец все поцеловали крест, и орущую малютку отдали матери. Святой отец переоделся в мирское. Муж Ульяны пытался сунуть ему в руки деньги, но батюшка решительно отказался, и это не ускользнуло от острого взгляда Ивана, который чуял деньги на расстоянии. За это ему батюшка понравился и захотелось с ним поговорить, излить тягостную боль в душе, появившуюся сегодня. Священника пригласили к столу, на что тот ответил:

– Да, положено за святой обряд выпить.

Марфа проговорила, семеня словами:

– Положено. Крещение закончилось. А у нас гости. Вот, Иван, родня наша из Луганска. Он богатый сам и на богатой оженился. С нами не сравнить. Так шо, отец Александр, присаживайтесь просто, как гость.

– Что ж, просто посидеть можно. Хочу с гостем поговорить.

– Вот и побалакаете, – обрадовалась Марфа.

Все сели за тесный стол. Иван сидел на углу вместе с отцом Александром, рядом – дед. Стол был накрыт небогато, но сытно: жареные куры, вареная свинина с картошкой, соленые огурцы и другая нехитрая крестьянская снедь. Степан открыл бутылку государственной водки и аккуратно налил в стаканы. Иван чувствовал страшный голод, который сейчас дошел до резей в желудке. Подняли стаканы, чокнулись и выпили. Батюшка, уже как гость, а не священник, несколькими большими глотками опорожнил стакан. Иван был небольшим любителем выпивки, тем более такими порциями, отпил около половины и набросился на картошку с мясом, вперемежку с хрустящим огурчиком. Но не тут-то было ему поесть. Дядя Степан загудел:

– Ванюша, не по-христиански, допей до дна. Хрещеницу забижаешь.

Другие, как показалось Ивану, осуждающе посмотрели на него, и, мысленно махнув на все рукой, он допил стакан до дна. Немного погодя ему стало веселей и показалось, что в комнате светлей. Он быстро ел, слабо прожевывая пищу, глотая мясо целыми кусками, но зато с удовлетворением чувствовал, как насыщается его желудок. Постепенно перешли к разговорам. Отца Александра, по всему видно, интересовал гость из города, и он спросил Ивана:

– В Луганске, небось, уже полностью правит новая власть?

– Непонятно еще, кто у нас хозяин, но новая власть командует, декреты издает. А народ как жил, так и живет.

– Говорят, что она не больно жалует прежних хозяев?

– Да, кричат, что теперь хозяева рабочие и крестьяне, зовут все забрать у буржуев, но рабочие не сильно хотят брать у хозяев их заводы.

– Я читал и слышал, что все-таки берут они у хозяев их имущество, заселяют квартиры хорошие, а тех выбрасывают на улицу. Правда?

– Не совсем. Но есть и такое. Но делают это те бездельники, пьяницы, которые никогда раньше по-хорошему не работали, а шлялись по улицам и кричали громче других, что им плохо живется. Вот из них создали дружины красной гвардии, ходят пугают хозяев, иногда грабят, но по нынешним временам это можно считать нормой. Те рабочие, которые по-настоящему работают, не сильно идут в такие отряды. Скоро вся эта дрянь схлынет, и будем жить по-прежнему. А с теми, кто сейчас бегает и размахивает винтовкой, рассчитаются сполна. Это временная смута. Так считает мой тесть.

Ошибался Иван с тестем. Это была не смута, а руководимый неизвестными людьми, о которых, может, никогда и не узнают россияне, революционный процесс. Отец Александр внимательно слушал, устремив на Ивана умные, серо-голубые глаза, не перебивал его, откладывая в своем уме мирскую жизнь людей. Но вмешался Степан, который заметно охмелел и был готов к «умному» разговору.

– Не, племяш, извиняй меня, но ты как буржуй балакаешь. Их, как и наших мироедов, люд скоро изведет на нет.

– За что? – удивился Иван. Он до сих считал себя работягой и не мог понять сути происходящих событий, считая все временным явлением.

– Сам знаешь! На нашем горбу ездили всю жизнь, теперь закругляйтесь. Будете вкалывать как и все мы. Понял?

– Но я ж тоже работаю! Не сижу без дела и летом, и зимой. Вот ты, дядя, сейчас зимой отдыхаешь, а я…

– Ты работаешь по-пански, – перебил его Степан. – А будешь работать, как селянин или рабочий. Зараз все равны. Понял? Я тоже стал хозяином. Мне землю выделили… знаешь, сколько? – торжествующе посмотрев на Ивана и выдержав паузу, сам же ответил: – Почти пятнадцать десятин. Лично отмерял. Теперь заведу хозяйство, в довольствии жить будем.

– Ты, дядь, хочешь стать хозяином, а нам этого не разрешаешь, – с обидой произнес Иван.