Тамара Ла - Пятнадцатое воплощение. Исторический роман

Двадцать дней, пока Варуман занимался торговыми делами через своих слуг из варны вайшьи, его воины каждое утро проезжали коней, а затем среди тесноты и шума постоялого двора невозмутимо занимались боевыми упражнениями по три-четыре часа. Всё остальное время шатались по огромному городу, несмотря на весну пыльному и душному. Глазели на товары, свезенные сюда со всех стран, толкались по переполненным паломниками дворам многочисленных храмов и часовен. На улицах, площадях и рынках любовались прославленными пышнотелыми блудницами с большими, подведенными глазами, с необыкновенно светлой кожей. В отличие от женщин Индии, в Междуречье и Персии лишь блудницы и рабыни ходили с открытыми лицами. И вообще жители от пыли и солнца закутывались в длинные одежды, тщательно следили за чистотой тел и волос, любили пользоваться миррой и сандалом. Горожане – коренастые и бородатые, себя они называли «детьми Вавилона». Состоятельные вавилоняне поверх льняных хитонов надевали шерстяные одеяния, а сверху накидывали пестрые накидки; как люди торговые и деловые, они носили на пальцах перстни с самыми разнообразными печатками, в руках держали резные жезлы.

Роскошь дворцов и домов богатых жителей пряталась за высокими глинобитными стенами. Лабиринты широких и узких улиц выводили к огромным храмам – из их настежь открытых дверей струились дымные потоки курящихся благовоний, заглушая запах крови и внутренностей разделываемых жертвенных животных. Храмовые большие дворы и многокомнатные комплексы окружали главные святилища – таинственно полутемные, недоступные простым смертным.

Кипенье жизни с утра до ночи бурлило в Вавилоне – множество людей наполняли его площади, улицы, базары. Караванные дороги вели сюда со всех восьми сторон света.

Завороженные многолюдьем, обилием самых удивительных товаров пятеро друзей толкались целыми днями на рынках, подолгу простаивали перед оружием разных стран, до одури споря об их достоинствах или восхищаясь мастерством, сотворивших их людей.

В 12 день луны в Новом Городе они вышли из винной лавки – долго играли в кости, но теперь им пришлось спешить, пока на ночь не разъединили деревянный мост через Евфрат. Перейдя на левый берег, они углубились в переулки, направляясь к большой улице, ведущей к Кишским воротам. Быстро вечерело, и яркие звезды уже проглядывали в вышине ясного неба. Справа над плоскими крышами и стенами поднялось зарево – предвестье луны, встающей на юго-востоке.

Перед выходом на широкий проспект воины наткнулись на почти голую блудницу с пышно распущенными волосами, обступили ее и с помощью расхожих слов и жестов договорились с ней о плате и поделили ее тут же под стеной чьего-то садика – раскидистые ветви инжира свешивались из-за стены.

– Бросим кости! Узнаем чей черед! – со смехом решил Шарад.

Рамалли выпало быть третьим. Сначала всё было мирно, но потом из-за платы разгорелась ссора. Женщина потребовала денег больше, чем ей дали, она вцепилась в хохочущего Шарада и угрюмого Нагху и стала громко вопить, зовя к себе на помощь или ругаясь по арамейски. Мадхука решил не вмешивался в эту свару, зато Рамалли умерил ссору, сунув женщине еще один кусочек серебра, и полусонные воины вновь побрели в густой тени улиц. Раза два в конце улиц мелькали яркие факелы ночной стражи, да кое-где за стенами слышались голоса веселой компании, допоздна горланящей песни.

Рамалли шел, мечтательно смотря на звезды – сверкающие гроздья их выступали из черной бездны неба и ярко горели над огромным городом, за стенами домов которого таилась жизнь множества людей, манящая индийца своей непознанностью.

Найдя ворота гостиницы запертыми, воины влезли на более низкую ограду соседнего дома, через нее спрыгнули на двор, вымощенный кирпичом, и, негромко переговариваясь, пошли в потемках искать вход в свою каморку. Чей-то привязанный у стены пес громко залаял, преграждая им путь в коридор.

– Эй! – присвистнул Марури и топнул ногой.

Собака, рыча, всё кидалась им под ноги. Шарад пнул ее. Следом подошел Нагха – свирепый и неукротимый воин с широченными грудью и плечами; вьющиеся волосы разметались по его гладким плечам, густейшая борода окружала пышным полукругом лицо. Он с размаху вонзил свое, неразлучное с ним копье в псину, пригвоздив к дощатому настилу порога. Марури прервал мурлыканье песенки и негодующе вскричал:

– Что ты делаешь? – Он свел длинные, гибкие как плети лианы, брови, нахмурившись. – Да поразит тебя Варуна! Позорить благородное оружье кровью этой гадины! Да я задушил бы ее двумя пальцами!

В полутьме коридора послышался насмешливый голос Мадхуки.

– Пусть Нагха благодарит Индру, что это не в Персии, где псы священны, как петухи у нас.

Шарад так и покатился со смеху – даже привалился к стене, чтобы вдоволь похохотать, а затем весело пригрозил:

– А вдруг эта псина принадлежит персу – с тебя сдерут шкуру за непочтение, Нагха!

Нагха проворчал что-то, входя в угловую каморку для воинов и валясь на циновку. Рамалли, тоже не снимая кинжала и повязки с бедер, вытянулся рядом с ним на постели, не участвуя в перебранке между Шарадой и Мадхукой о том, кто из них в темноте ногой задел кувшин и разлил воду. Едва он перевернулся навзничь и уткнулся лицом в руку, как тут же заснул счастливым, глубоким сном, уже ничего не слыша и не видя.

На следующий день Варуман, закончивший свои дела, узнал от проезжего торговца, что в полнолуние из Экбатаны должен выйти большой караван, направляющийся в страну Магадхи. Варуман объявил своим спутникам, что завтра утром они выезжают, чтобы нагнать караван.

Его помощник тут же перепродал двух мулов и двух лишних рабынь знакомому бактрийскому купцу, с товаром отправляющимся в добрый для себя день, в западные страны: по рассказам путешественников, там, в пятнадцати днях езды, находится берег моря, а вокруг моря расположены богатые и прославленные своей древностью мелкие и крупные царства.

За несколько последних месяцев воинам надоело безделье, и они соскучились по родине – быстро собрались в дорогу.

Еще до рассвета перекусив финиками и запив их водой (один Мадхука выпил красное ячменное пиво, понравившееся ему в Вавилоне), они вскочили на коней и через улицы, полные кипучей суматохой начинающегося дня, в толпах путников, всадников, караванов, носильщиков, повозок, по бесконечным предместьям и полям выбрались на дорогу в Куту.

Варуман ехал впереди на рыжей лошади. Второй его любимый конь – темно-гнедой, с золотистой гривой – шел за ним в поводу, покрытый ярко-красным чепраком, расшитым золотыми цветами.

Небольшой караван торопился. Уже к вечеру возле Описа всадники переправились через Тигр и, торопя коней, поскакали на ночевку в недалекую Эшнунну. В ясной вышине неба заблистали золотыми лучиками первые далекие звезды. Впереди в синей дымке вырисовывался горный хребет Загра. Именно через эти горы разматывающаяся нить дороги в дальнейшие дни поведет их на плоскогорья Ирана, где за Экбатаной, по пути в Парфию, Варуман предполагал присоединиться к индийскому каравану.