Феликс Лиевский - Царская чаша. Книга I

– Злорадно, Афоня. Хоть правда твоя. Точно отпрыски на материнских глазах рвут друг дружку, и кричат ей, кто лучше, кто правее, а мать-то без защиты меж тем, в горести на свару их смотрит, и видит жертву сию напрасную…

Все замолкли.

Басманов зарычал невнятно, как всегда, когда брань была утешительнее всего, над листом, исчерченным угольными линиями и знаками, где он прикидывал по памяти ход войска и постановку полков по пограничным крепостям.

На том порешили. Расписали в мае под Калугу ещё в большой полк и князя Василия Телятевского, в пару князю Ивану Тёмкину-Ростовскому, из всего опального семейства волею государя, по ему одному ведомому расчёту, в правах оставленного… И дядьёв царицы, обоих, тоже. Ну и Григория Бороздина, непрестанно Вяземским поминаемого, в передовой полк к Ивану Тоутуковичу Черкасскому под начало.

"Ааа, бесы эти черкесские все вояки, да не в полку!" – Вяземский отошёл, волнуясь, испить водички.

Басманов согласен с ним был, и, будь его воля, расписал бы чисто своими крутыми словами высшие головы над войском. Да выбирать им сейчас особо не из кого стало. Мало кому государь хотел ныне доверяться. Впрочем, отчаянные воины Темрюковича не раз спасали дело. Доблестью равные башкирам, хоть башкиры были опытнее несказанно в долгих походах на равнине и в тайных поручениях во вражеских станах, они главным обладали бесценным достоинством – ничего не смысля в местничестве 130здешнем особо, ни с кем не спеша родниться, присягнув на верность царю Московскому, они дрались, как черти, когда драку видели, и это было благо. За то были жалованы князья эти нагорные правами в своих владениях великокняжескими, и ничуть не меньшими себя понимали владыками в сравнении с любыми королями страны любой.

Как закончилось совещание, государь просмотрел самолично свиток, и, подпись свою выведя, передал дьяку Григорьеву для дальнейшего.

Роспись ушла в Разряд. Простившись со своими ближними мирно, государь отпустил их, и Федьку тоже.

Спальники появились, лёгкие, как солнечные пятна. Государь желал отдыхать…

– Батюшка! – Федька с полупоклоном остановил воеводу в сенях.

Они пошли дальше, под сводами покоев к выходу на лестницы, охрана – в шаге позади.

– Одолжи Буслаева на время! Мне Сеньку натаскать надо. На рукопашную.

– На что Буслаев? Ты и сам способен.

– На то, что кому я мудню доверю, и шею, если не ему! Чтоб честно и вполсилы чесал, это ж… – слова истончились, но воевода понял, что сын просит.

– Буслаева ему! Подумаем. А Сенька, что ж, не тянет?

– Сам знаешь, остерегается. Покалечить меня боится пуще ада! И что делать с ним, не придумаю. Драться его не заставишь, как надо, в защиту-то вроде учится, ну и всё, хоть тресни! А этак только невесту ласкать, как он со мной в поединок становится. Рука у него, видишь ли, не подымается! Не то что за мотню схватить, поглядеть туда и то боится. Вяземский – боец отменный, да занят по уши, вишь, как вы все… А я совсем сноровку потеряю. Да и… не хотел говорить, но неспокойно мне как-то, батюшка. Свой человек надобен за плечом.

Воевода, посмеиваясь, кивнул.

– Будет тебе Буслаев. Покудова мы тут.

– А думаешь, куда пошлют? – встревожился Федька.

– Да куда уж мне, коняге доезжей… – с тяжким вздохом отвечал воевода, искоса любуясь сыном. – Авось, тут и пригодимся, Федя. До осени кровь из носу, а войско сколотить надо. Сейчас поглядим, как Телятевский с Ростовским поладят… За наших не беспокоюсь. Должны мы к осени готовы быть во всеоружии, Федька. Трубецкой хоть с нами, без затей, ну и Воротынский, хоть себе на уме, хер старый, не поймёшь его, а свои вотчины насмерть защищать будет 131. А куда ему деваться! И то хорошо…

Говорил воевода негромко о насущном, пока шли, не торопясь особо, до выхода.

Неслышно Федька выдохнул облегчённо. Без Охлябинина ему сперва было одиноко тут, а после – скучно стало. И, что ни говори, князь-распорядитель во стольком его прикрывал, советчиком был таким, какому цены нет. С ним мог он такое позволить себе, такие гадкости и несведущности на нём испытать, и получить совет дельный, скорый и разумный, что в первое время без него осиротелым себя ощутил. Предупредив ещё в Слободе о расставании их, Охлябинин тем приготовил Федьку к одинокой обороне при Иоанне. Главным во дворце Москвы оставался Фёдоров-Челядин, а, меж тем, как-то же делалась связь государя "опричного" с его подопечным государством, и недурно делалась, по всему судя… Мстиславский с Бельским приняли возглавление Думой, той, что осталась в земщине, а в Слободе, тем временем, своя Дума Опричная собиралась, и ею прописали руководить царёва шурина, да на бумаге только, какой из Мишки Черкасского водитель руки, окромя собственных сабель… На деле правил Опричниной сам государь, и он, воевода Басманов. Сбитые с толку окончательно, притихшие, исполненные предчувствий дурнее некуда, земские бояре и дворяне продолжали нести свою службу, как было заведено прежде, вот только отчёт теперь держать приходилось куда строже, и на каждом шагу их дьяки приказные сопровождали, и всё теперь, до малейшего слова, записывалось и до государя доносилось стараниями уполномоченных этих грамотеев, Бог весть, какого роду-племени, а тронуть коих было невозможно никак. В народе и вовсе сказок насочиняли опять, силясь уразуметь, к чему треть Москвы, от Кремля на юго-запад, по речке Неглинной, по Китай-городу, по улицам Никитской и Варварке, расчистили, жителей всех с хозяйствами переселили окрест, и даже три стрелецкие слободы на Воронцовом поле смели. Сперва думали, то сгоревший в феврале двор князя Черкасского отстраивать будут, но стройка завертелась куда обширнее, будто бы государь решил новый, отдельный от Кремля, дворец себе возводить. И в то же время, в Слободе Александровой, говорили, размаха и роскоши великой шло построение царского двора, полным ходом. С храмами, палатами, приказами, мастерскими всевозможными, чтобы по Московскому обычаю принимать можно было и гостей иноземных, и челобитчиков со всех концов, и, притом, войско целое на постое содержать. Впрочем, придумки эти государя жителям и селянам были только на руку, ведь все в голос пророчили год неурожайный, а куда с неплодной земли податься, чтоб с семейством с голоду не помереть, кроме столицы, а теперь тут рабочие руки нарасхват будут, глядишь, и переможется лихая година. Так что с мест своих людишки съезжали без печали, обнадёженные сытой будущностью под царскими стенами, где для каждого найдётся дело. И купцы возрадовались, и торговцы с лавочниками всяческие, и уже начали делёж и прикуп мест себе в будущих торговых рядах. А вот боярству опять-таки радости было мало, и крепко чесали они затылки и бороды, прикидывая, во что им станет этакая подать в общую казну. Да ещё треклятый Басманов, что ни день, то новиков набирает, государево войско удвоилось уже, для войны Ливонской готовится, как сказано, а заодно – чтоб всю земщину, за её ж законные деньжата кровные, в кулаке держать, свою волю утверждать, сие и дураку ясно. Ожидали отъезда государя в Слободу, всё ж как-то казалось спокойнее без его очей недремлющих и слуг ближних… Да и без его полка сатанинского, как уже успели окрестить опричников на Москве.