Алексей Белов-Скарятин - Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия

"Посмотри, какие крошечные дырочки и какие большие картинки, – сказала Цецилия. – Знаешь, это магия, которую я вызываю, произнося особые слова".

И маленькая Эра поверила ей, а эта волшебная палочка помогла ей больше чего бы то ни было забыть о качке.

Во-вторых, в один из дней Эру повезли на большой завод по производству керамики, в садах которого она наткнулась на длинный и прекрасный каскад чистой минеральной воды, текущей по бирюзово-синей плитке, обрамлённой бордюрами из пахучих цветов.

"Опять синий, опять цветы", – неодобрительно пробормотал Дока, но Нана и Шелли велели ему помолчать, сказав, что он ничего не понимает, в то время как Эра, очарованная и заворожённая, глазела на водопад в немом восторге.

"Прям как в сказке", – наконец восхищённо выдохнула она, находясь под сильнейшим впечатлением от хрустально-синего каскада, оставшимся с ней на всю жизнь.

Ирина Скарятина – от первого лица

В Каннах мы живём на Вилле Фаустина, выходящей фасадом прямо на набережную Круазетт. На террасе стоит мраморная статуя "Амур и Психея", которую моя Мать находит неприличной и частично прикрывает газетами. Я постоянно задаюсь вопросом, что там делают эти куски бумаги, но поскольку никто ничего не объясняет, я продолжаю и дальше им задаваться. Когда дует мистраль, я играю за высокой стеной в саду, где в изобилии растут фиалки. Иногда меня берут покататься, иногда – погулять по Круазетт. Я знаю, что близлежащие горы зовутся "Приморскими Альпами", а острова – "Сент-Маргерит" и "Сент-Онора".

К этому времени я уже достаточно бегло говорю по-французски, любезно помогая Нане каждый раз, когда зачем-то требуется произнести пару французских выражений, так как всё, что она сама способна выговорить, это: "Не парлей франкей" 15 15 Испорченное французское "Non parle français" – "Не говорю по-французски" , – полезную фразу, употребляемую ею во всех случаях с большим достоинством и завидной бойкостью, сильно меня восхищающей. Это звучит как одно слово – по тому же принципу, что и "Небу'смешной", – и я усердно тренируюсь выстреливать "Непарлейфранкей" так же, как это делает она, с улыбкой и поклоном. Как-то раз меня одевают в совершенно новый парижский наряд, состоящий из бледно-голубой накидки, отороченной короткими вьющимися голубыми перьями, и изящной шляпки со всего лишь одним, но длинным-предлинным пером. Я очень горжусь своим модным туалетом и прошу Нану взять меня с собой на Круазетт, чтобы все могли разглядеть, какие на мне потрясающие вещи. Будучи сама очень довольна моим внешним видом, она соглашается, и мы отправляемся в путь. Видя, как люди доброжелательно улыбаются мне, я кланяюсь направо и налево, мягко говоря: "Непарлейфранкей", – ведь это звучит так красиво, если сказано на одном дыхании, и шествую дальше, замечательно проводя время. Внезапно я спотыкаюсь и падаю лицом вниз в огромную лужу, полную жидкой грязи, откуда меня, жалобно скулящую, в следующее же мгновение вытаскивают, но уже в безнадёжно испорченном наряде. Никогда мне не дано забыть этого случая, и всякий раз, слыша пословицу "гордый покичился, да во прах скатился", я вспоминаю именно о нём!

В Каннах моими товарищами по играм выступали Серж Оболенский, Малышка Торби – дочь великого князя Михаила и его морганатической супруги графини Торби ("Малышка Торби" позже стала леди Зией Уэрнер), – и принцесса Цецилия Мекленбург-Шверинская. Я обожала Цецилию, такую яркую, весёлую и добросердечную, хотя временами сильно обижавшую меня, если она презрительно бросала: "Пуу, ты всего лишь дитя", – или дразнила за то, что я не принцесса и не ношу шёлковые чулки.

"Ты Скрррратина – вот ты кто!" – кричала она, злорадно скача вокруг меня и раскатывая буквы "р" в моей фамилии Скарятина (что делало ту почти неузнаваемой), а также слегка пихая меня в рёбра, чтобы пощекотать … Я так ясно вижу её сейчас, исполняющую что-то наподобие воинственной пляски, со сверкающими глазами, подрагивающими ноздрями, подпрыгивающими волосами и тычущими в меня пальцами. Внезапно она переставала дразнить, обнимала меня и предлагала начать одну из наших восхитительных игр. Она стала моей самой первой "лучшей подругой", и для неё навсегда отведён тёплый уголок в моём сердце.

Иногда она заставляла меня ужасно ревновать, шепча что-нибудь по-немецки малышке из семьи Пурталесов, а я, делая вид, что всё прекрасно понимаю, но меня это не касается, позже отвечала им высокомерно-равнодушными "би́тти" и "ви́ссензи" на все их попытки вновь заговорить со мной. По правде сказать, такое случалось крайне редко, и в целом наше общение было приятным и незабываемым.

Она довольно часто посещала нашу виллу со своей английской няней и предпочитала игры с бумажными куклами, сделанными для неё Ольгой. Что касаемо тех кукол, я не могу не упомянуть о большой роли, одновременно счастливой и злополучной, которую они сыграли в моей жизни. Счастливой, так как они были по-настоящему очаровательны (уже тогда у Ольги открылся истинный талант к рисованию); злополучной, потому что игры, в которые Ольга играла со мной, обычно плохо заканчивались.

Одна из них, например, неизменно доводила меня до бешенства и слёз. Игра имела название "Вандербильт-Гулд" и представляла собой долгий разговор между двумя леди, одной из которых являлась миссис Вандербильт, а другой – миссис Гулд. Итак, кукла Ольги, будучи миссис Вандербильт и, следовательно, более богатой из них двоих, всегда получала всё самое лучшее, в то время как бедная миссис Гулд, моя кукла, во всём ей уступала. Если миссис В. носила бриллианты, то у миссис Г. была бижутерия из бирюзы; если миссис В. ела с золотых тарелок, то миссис Г. довольствовалась серебряными … и так до тех пор, пока я больше не могла этого выносить и начинала горько плакать от жалости к миссис Гулд. Едва заслышав, как Ольга любезно предлагает: "Давай поиграем в игру В-Г", – а я с энтузиазмом соглашаюсь (всегда надеясь на чудо, что миссис Гулд рано или поздно получит равные возможности), Нана мрачно качала головой и говорила: "Лучше не надо, из этой игры никогда не выйдет ничего хорошего", – и всегда оставалась права.

Ещё одним обстоятельством, расстраивавшим меня в те дни, являлся таинственный язык, изобретённый Ольгой и Мики, – результат добавления определённых слогов внутри обычных слов. К примеру, "Эра" (моё имя) произносилось как "Э-пе-ра-па" и так далее. В основном они использовали этот язык в моём присутствии, обсуждая меня между собой, и хотя я понимала, что они говорят обо мне, но никогда не могла продвинуться дальше "Э-пе-ра-па", что меня просто бесило. Как только я слышала это зловещее начало, я тут же начинала нервничать – к их притворному изумлению. А если Нана укоряла их: "Перестаньте дразнить ребёнка", – то они с невинным видом отвечали: "А что с ней не так? Мы просто разговариваем на нашем языке, вот и всё!"