Александр Бубенников - Грозы царь – Иван Грозный

А потом всеми забытый и заброшенный князь Иван тихо и быстрехонько умер в полной неизвестности и забвении… Свято место пусто не бывает… Как никак плодами переворота продолжала пользоваться победившая в войне с партией Бельских партия Шуйских. Потому освободившееся место старого правителя Ивана Шуйского с молчаливого согласия соперничавших партий Глинских и Захарьиных заняли его родственники: князья Иван и Андрей Михайловичи Шуйские, а также Феодор Иванович Скопин-Шуйский.

«Новые Шуйские» в отличие от старых матерых и крепких воевод-братьев Василия и Ивана, успевших отличиться и в воинском деле, и на хозяйственном поприще, уже не имели никаких государственных достоинств и даже не пробовали заслужить хоть какое-то уважение своих сограждан, любя только власть ради власти и господство ради господства. «Новым Шуйским», явным лидером которых стал сосланный когда-то Еленой Глинской в первый месяц ее правления князь Андрей Михайлович, не требовалась даже признательность юного государя Ивана за хоть какое-то усердие в делах Отечества Русского. Все свои силы и навыки «новые Шуйские» употребили только на интриги и козни в Думе, чтобы, играя на давней вражде и несговорчивости боярских партий, не допускать видимых противоречий и открытых поползновений на власть. Как изощрялись они, чтобы допускать до отрока-государя только единственно преданных Шуйским людей, отсекать далеко на подступе к «опекаемому» отроку всех достойных государева уважения, кто в скором времени мог бы быть опасен им государственной мудростью, благородством, смелостью и мужеством.

«Волчонок быстро растет, скоро превратится в настоящего матерого волка…» – такую фразу приписывали во дворе старшему опекуну князю Андрею, лидеру партии «новых Шуйских». Отрок Иван, необычайно остро чувствовавший тягость беззаконной опеки, всем сердцем ненавидел всех скопом Шуйских и особенно наглого, свирепого в гневе и бесцеремонного князя Андрея Шуйского. «Матушка Елена Андрея Шуйского почему-то люто возненавидела, и мне ее бешеная ненависть передалась – почему так, может, за наглость, вероломство, предательство?» – таким мысленным вопросом терзал себя тринадцатилетний отрок.

Правда, его злую фразу насчет «волчонка» Иван быстро переосмыслил и ловко переиначил по-своему. Это произошло после того, когда он задумался о своей судьбе. После беседы с Макарием. поведавшем ему о добром знаке деревянного Николы Можайского Чудотворца: блеснувшего – после мольбы владыки о венчании на царство своего ученика – небесным мечом в руках.

«А еще Никола град Отечества вознес после моления владыки… – подумал Иван. – В конце концов, грозовой меч, как, впрочем, и сам Царь Грозы, нужен только для защиты православного Отечества, его земель, его народа и веры отеческих гробов… Шуйским во главе с наглым и беззастенчивым хапугой Андреем наплевать и на защиту Отечества, и на веру, и на благосостояние подданных… Ой, как им не по сердцу будет новый царь-государь очистительной грозы над Отечеством… Волчонком обозвал меня князь-волкодав Андрей, пусть будет по его разумению… Пока с матерым волкодавом подрастающему волчонку не справиться, только волкодав старится и глупеет, теряя свои зубы и тупя некогда острые когти… А с юным волком-государем и дряхлому князю-волкодаву, думающему только о своем собственном брюхе, уже несдобровать… Волчонок наберется жестокости и властолюбия своих династических предков – византийских и римских императоров… Недаром основателей Первого Рима Ромула и Рема вскормила волчица… Так что, если верить владыке Макарию, о преемственности царской власти Москвы – Третьего Рима в московском царе обязана течь и волчья кровь – через молоко матери-волчицы… Волчонок?.. Пусть будет по-вашему – волчонок… Берегись растущего волчонка наглый и злой на язык князь-волкодав Андрей Шуйский со своим боярским собачьем отребьем – волчонок, став настоящим волком, еще посчитается со всеми вами…»

Отмеченный при рождении блестящими дарованиями, острой восприимчивостью, страстной, раздражительной натурой, самолюбивый Иван после смерти матушки уже с самого раннего детства был предоставлен самому себе и развивался быстро и преждевременно во всех отношениях. В его тринадцать лет душа уже алкала любви и, к сожалению, не могла найти предмета всецелого обожания. Как пытливый мозг отрока требовал пищи и находил ее в погружении в Библию, историю царств Давида и Соломона на иерусалимском престоле, Августа, Константина и Феодосия на римском и византийском, так и душа Ивана в предвкушении великой любви нашла пищу и отдохновение в юношеской дружбе.

Душевным расположением Ивана успел завладеть думский советник Федор Воронцов, младший брат опекуна-боярина Михаила Семеновича Воронцова. Федор был старше и опытней Ивана, но с какой-то поры, когда в их сердцах случайно и неожиданно возникла искорка понимания и признательности, между ними установились теплые дружеские, чрезвычайно близкие и приятные отношения.

Иван потом неоднократно вспоминал, когда в его сердце возникла эта странная искорка. Федор искренне, без всякой задней мысли выразил свое восхищение юным государем за то, что тот в столь раннем возрасте мог самостоятельно, без всяких учителей, прочесть и изучить священную церковную и римскую историю, чуть ли не все творения святых отцов и древнерусские летописи.

Ничто так могущественно и вдохновляюще не действует на чувство, ум человека, как безыскусная похвала, восхищение юным талантом, преклонение перед ним. После такого искреннего признания Федора отроку Ивану и в самом деле показалось, что он стал еще умней, образованней, талантливей, наконец, и мысли новые и стремительные с необыкновенной быстротой рождались в государевой голове, чтобы поразить и восхитить собеседника.

Разговор об истории Первого и Второго Рима свернул на новую колею, и Федор Воронцов, кроме восхищения эрудицией и тонкостью исторических оценок Ивана, проявил незаурядный дар слушателя в задушевном понимании с полуслова самых изощренных политических и династических коллизий. Замечания его во время речей Ивана были изящны, тонки и остроумны настолько, что побуждали государя на новые и новые размышления – и разговор их мог показаться неистощимым.

Неожиданно Федор задал странный, озадачивший Ивана вопрос:

– Что тебя движет, Иван, так глубоко изучать библейские и римские сюжеты о царствах и царях, древние русские летописи о княжествах и князьях? Как будто твоя голова занята одной испепеляющей мыслью о борьбе за престол, династических войнах, о своих правах, о бесправии врагов, о том, чтобы дать силу своим правам и доказать бесправие противников, обвинить их – не так ли?