Александр Бубенников - Царь с царицей

– А вот это уже не твоего ума дело, Семен… – Спокойно с непроницаемым лицом ответил Иван. – …Иногда не надо спешить не только с наказанием, но и милостью… Уж в чем-чем, а ты своего царя в скудоумии не обвинишь…

– Не думаю, чтобы Сильвестр и Адашев твоей погибели жаждали… – Ростовский зябко повел плечами. – Только уж в случае твоей смерти – это уж точно – переметнулись бы на сторону Старицких… У них какие-то давние связи со Старицкими князьями… Какие-то тайные новгородские нити у Сильвестра… А насчет Алексей Адашева – не знаю толком, почему он к Старицким переметнулся… Может, Сильвестр его склонил?.. Врать не буду… Не моего ума это дело… Только вот такие вот пироги испеклись на кухне Старицких – несъедобные, ядовитые пирожки для царского семейства… Грешным делом, когда с царевичем Дмитрием беда на богомолье приключилась, я на них подумал, на Сильвестра и Адашева… Им ничего не стоило убедить Максима Грека сделать свое зловещее пророчество насчет гибели царевича, если…

Иван сделал недовольный решительный жест рукой, обрывая речи боярина, и жестко приказал:

– …Хватит… Остановись… Я о том тебя не расспрашивал…

– Понял, царь… Хочешь узнать третье имя главного заговорщика?.. – Ростовский ухмыльнулся. – Только напраслину возводить на этого князя не буду… Сам своими глазами у Старицких не видел… Слышал от самого князя Владимира речи, сказанные при Ефросинье, что к ним примкнул и твой сердечный друг юности Андрей Курбский… Как ему не примкнуть, если у того большие претензии есть к царю за ущемление удельных князей ярославских?.. Правда, князь Андрей, судя по речам Владимира Старицкого, больше всего переживал что крест целовал царевичу и мучился, как разрушить бы крестоцелование, которое, как тяжелый жернов на шее… Это я к тому, что в отличие от Сильвестра и Адашева Алексея, Курбский все же совестливый человек… Тех двоих, судя по всему, совесть не мучила… Поцеловали крест царевичу, готовы были также легко целовать крест Владимиру Старицкому…

– Не врешь про Курбского? – Иван напряженно примерил суровый взгляд в переносицу вспотевшего боярина. – Смотри в глаза…

– Дай, царь, крест, поцелую… – Ростовский умоляюще смотрел на царя, показывая всем видом, что готов хоть сейчас, в сию минуту крест целовать. – …Истинная правда, нет нужды врать и наговаривать… Но и покрывать не имею права перед царем всемогущим и милостивым…

– Вот что, я тебя попрошу… – Иван тяжко вздохнул и негромко, но твердо произнес. – …Как я обещал, завтра тебя помилуют, казнь заменят ссылкой на Белоозеро… Но ты никому не должен говорить то, что мне сказал… Это в твоих же интересах, Семен… Молчи, как рыба в воде… Будешь молчать, не будет тебе худа в ссылке, а то и вовсе прощу тебя, если в том необходимость увижу… Молчок – понял?..

– М-м-м… – промычал Ростовский и удовлетворенно кивнул головой, показывая, очевидно, что отныне он нем, как рыба в воде – и это его последнее нечленораздельное мычание тому подтверждение.

Действительно, осужденный на смерть боярин Семен Ростовский был выведен палачами для публичной казни – «на позор и ради пресечения новых измен» – только приговор суда не был приведен в исполнение. Народу на Красной площади было объявлено, что по ходатайству митрополита Макария милосердный царь Иван Васильевич позорную казнь заменил изменнику бессрочным заточением в тюрьме на Белоозеро…

После того, как воспользовавшись подстроенной «трагической промашкой» на Белозерском богомолье братьев царицы, Данилы и Никиты Романовичей, мудрые советники «ближней» думы отогнали этих недостойных «ласкателей» прочь от государя, партия Захарьиных на долгое время утратила свое влияние в государстве после острейшего династического кризиса. Царь нарочито равнодушно отнесся к удалению из власти неудачников-шуринов Захарьиных, да и к тому, что в соперничестве за влияние на царские властные решения верх взяли придворный «советчик» Сильвестр и инициатор главных государственных реформ Алексей Адашев.

Иван с внутренним наслаждением видел страх и подобострастие «советчика» и реформатора, с которыми те внушали царю необходимость полной реабилитации Владимира Старицкого и его матери Ефросиньи, замешанных в «боярском мятеже у постели государя». Благодаря стараниям Сильвестра и Адашева, царь милостиво допускает до себя двоюродного брата… Все вокруг рады и счастливы, видя, как недавний главный претендент на престол, князь Владимир Старицкий, покорно склоняется пред царем-братом, смиренно и раболепно просит прощения за непокой и хлопоты во время болезни царя, выражает искреннюю радость в связи с появлением законного престолонаследника, царевича Ивана Ивановича…

«Советчик» Сильвестр и реформатор Алексей Адашев пошли еще дальше: внушили царю мысль о необходимости написания нового завещания. И снисходительный царь, утешенный рождением сына-царевича Ивана – по настойчивой подсказке советников «ближней» Думы – в написанном новом завещании высказал абсолютную доверенность к двоюродному брату Владимиру. Объявил его – в случае своей скоропостижной смерти – не только главным опекуном малолетнего царевича Ивана и своей правой рукой, государственным правителем, но и законным правопреемником престола в случае, если Боже упаси, царевич Иван скончается в малолетстве.

Не было никаких оснований царю видеть в действиях Сильвестра и Адашева некие тайные, преступные намерения, ибо по подсказке своих советников из «ближней» Думы Владимир Старицкий дал царю клятву быть верным своей совести и долгу… Даже странное приложение к клятве князя Старицкого выбили у него – якобы на радость царю и всему царскому семейству – его ушлые и проницательные советники… Поклялся Владимир Старицкий даже в том, что готов не пощадить он даже своей матери Ефросиньи, если та замыслила бы какое зло против царевича Ивана и царицы Анастасии… И еще поклялся на Животворящем Кресте князь Андрей Старицкий – «не знать ни мести, ни пристрастия в делах государственных, не вершить оных дел без ведома царицы Анастасии, митрополита Макария, думных советников и не держать у себя в московском доме больше ста воинов».

Обратил внимание царь, что священной клятвой, крестоцелованием князь Старицкий оказался повязан не только по отношению к царю, царице, митрополиту, но и к думным советникам… А это означало, что теперь «законный наследник трона» со своей третьей позиции чем-то был обязан и Сильвестру, Адашеву, Курбскому, ибо многих дел – хороших или дурных, это уже другой вопрос – не должен делать без их ведома…

Закрыл Иван глаза на эту странную обмолвку клятвенную двоюродного братца, который ободренный проявлением неслыханной милости, спешил уверить своего государя, что теперь он верен ему до гроба и счастлив видеть в вечном добром здравии все его царское семейство. Царь равнодушно выслушивал и даже благодарил коварного брата Старицкого, доброхотов-советников, сделавших все возможное и невозможное для сближения династических соперников… Только в каждом взгляде и легком движении губ своих главных «советчиков» Сильвестра и Адашева спокойно, без излишнего содрогания сердца видел неискренность и фальшь…