Дмитрий Кноблох - До сотворения мира. Студёная вода и Чёрный медведь

Глава восьмая. О товарищах и их нравах.

Как уже говорилось, до малого торжка было ходу на три дня. А это значит, две ночёвки на воде. Средь тех ладей, что собрались на рядке, пока старших не выбирали, что там, на три дня-то братчину (выборы местного значения, праздник, народный сход на селе) собирать, время тратить. Так дойдем, ходу-то две песни спеть. И ладей не дюже. А поэтому шли покуда каждый сам по себе, хотя кучно. Но почему-то старшины других ладей что-да-как у Загора спрашивали. А Загор, которому, по наблюдению Волеслава, конечно, уже не впервой это дело было, чётко отдавал знаки, что делать, длинной жердиной, на которой с одной стороны был привязан красный лоскут, а с другой белый, что называлось путиреч (прибор для подачи команд при движении на воде, изобретён, как только по воде стало ходить по несколько судов одновременно, так как кричать было неудобно и малоэффективно, особенно в чужих землях; сейчас вышел из употребления в связи с тем, что изобретено радио). Шли только в светлое время, ночью, в принципе, тоже можно было идти, но старшины предпочитали не рисковать, луды (опасные отмели) они-то знали, а вот на топляк по-тёмному можно было запросто налететь. Как темнело, ладьи становились на постой, благо места на реке, где спокон на ночь стать можно товарищам, особенно из тех, кто давно ходит, были известны как свои пять пальцев. Конечно, это касалось тех, у кого были эти пять пальцев на руке, а для менее везучих как своя ладонь, без ладоней в ладейные не брали, потому что весло держать нечем.

День для Волеслава, который бегал по ладье весь в трудах и заботах, прошёл незаметно. И, прибыв на место стоянки, где уже стояло три ладьи с других сёл, мало́й, порядком подуставший за день, хотел спать. Вои, оставив стражу на ладье, во главе со старшим пошли к разведённому костру здравствовать товарищей. Загор и остальные старши́ны обнялись согласно обычаю. А вои, обрадовавшись, увидев знакомые лица, начали ручкаться (особое рукопожатие, когда пожимали не ладонь, а локоть друг друга, ударяясь при этом внутренней частью предплечий; символизировало добрые намерения), обниматься с теми, с кем ходили в походы раньше, и знакомиться с теми, кого видели впервые. После чего, разделившись на группы по интересам, расселись у костров и стали делиться последними новостями, делами сердечными, и хвастать, какие детки у них растут. Волеславу поначалу было не по себе, что к нему все ранее не знакомые ему люди относились не как подростку, а как ко взрослому мужу: ручкались с ним и обнимались, как принято у мужей, всю руку отбили. Говорили, хоть и видели возраст, как взрослые мужи говорят, а шутки шутили такие, что непривычный Волеслав даже краснел. У них в малой мужской избе, где жили подростки, так не принято было, нет, шутковали, конечно, всяко бывало, но чтобы про баб говорить, то неловко было. Поначалу Волеслав очень робел, но потом, хлебнув медку, осмелел, и ему даже очень понравилось быть ровней взрослым мужам. Через некоторое время он вместе со всеми «ржал» над тем, как Полянские бабы подолами мышей с полей гоняют, а потом удивляются, почему кроты ещё из нор вылезают. Но, несмотря на веселье, которое Волеслав испытывал, он на всякий случай решил поспрошать Загора, мало ли чего сделает не то, а потом стыдно будет. И, улучив момент, спросил у него:

– Старшой, а что меня так все привечают-то?

– Ох, Волеслав, неужель не понял ещё, раз ты товарищем себя назвал, другие тебя всегда будут ровней считать. У нас как? Мы клятв не даём, раз сказал, что товарищ, значит, свой, тут у людей главное – слово, слову верят. Но раз нарушишь слово своё, никто больше руки не подаст. Запомни, Волеслав, мужа мужем умение слово держать делает. Хоть кто ты будешь, вой ладейный или дружинник, волхв или товарник. А судят мужа не по словам, а по делам его.

– Так я ж то и так знаю, мне за то батя не раз говаривал.

– Добрый совет, Волеслав, не дурно и несколько раз услышать, тебе, непоседе, не повредит. Мёду не пей больше, глаза в разные стороны смотрят.

– А что, ежели я что не то скажу?

– Поправят в первый раз, не поймешь, строго поправят, тогда точно поймешь.

– А что ну никак, ну вообще никак делать не можно, прям совсем?

– Сам разберёшься, не ребенок… И того, в драку не лезь, у нас не принято кулаками дело решать.

– Понятно. Загор, а вот стража на ладье всю прям ночку спать не будет?

– Не будет.

– Так что ж, мы в своей земле опасаться кого будем? Тут вон ладей сколько, наро́ду, кто на нас кинуться-то может?

– Да спасу с тебя нет! – вопросы Волеслава уже порядком замучили Загора, которого жестами звали подойти к костру, где собрались ладейные старшины. – Ящерглавы (викинги), слыхал за них? Спать будешь, подкрадутся ночью по-тихому и всех спящими перебьют. Нужно, чтобы тревогу кто-то поднял, тогда верно отобъёмся.

– О как! Не, не слыхал, а что за Ящерглавы такие? Не знавал таких зверей отродясь.

– Да то не звери! Иди вон к Цапелю на корму, его поспрошай, он с товарами ходил, когда я ещё под столом ползал. Он всех повидал, и Ящерглавов, и баб-воев, что полянам сёла жгут, и Китеж-Град с мохнозверями ручными, и ещёне меряно всяких чудес. На ладью иди! И мёда с Цапелем не пей, а то утром в реку брошу! – засмеялся Загор.

– Пойду я, старшой.

Зевнул Волеслав и пошёл на ладью, по дороге удивляясь, почему это его ноги не слушают, цепляют одна за другую. Верно, от того, что весь день по ладье бегал, решил Волеслав. Добравшись до ладьи, он зашёл в свой закуток и, взяв одеяло, подошёл к Цапелю, который сидел на своём завсегдатайском месте, опёршись на любимую рогатину. Но только сейчас он не дремал, а задумчиво всматривался в ночною реку.

– Не спишь Цапель, на стороже, чтоль?

– Не, Воль, не на стороже, я реку слушаю. Река, ведь она такая, может много чего сказать, когда её слушать.

– Ну прям как лес. Батька тоже так про лес говорит, слышать нужно.

Волеславу страсть как хотелось поспрошать у Цапеля про Ящерглавов и позадавать всякие интересующие его вопросы. Но он, заметив, что старик сидит с задумчивым видом, должно быть, о чём-то важном для себя размышляет, стеснялся у него что-то спрашивать. Он сел рядом и уставился в тёмную текущую воду, пытаясь научиться слушать реку. Реку слушать было не так интересно, как слушать лес. Все звуки реки сводились к одному лишь тягучему и мощному звуку течения. Всё, что плескалось, летало и жужжало вокруг реки, делало это в такт звуку течения, даже свободный ветер вторил ему. Это очень отличалось от леса, где каждый звук жил своей жизнью, не подчинённой некой одной могучей силе. Но через некоторое время Волеслав начал понимать то, что ему говорил Цапель. Мощное течение, которое перекрывало все остальные звуки, со своей монотонностью стало отходить на второй план, и сквозь него стали отчетливо различаться остальные звуки. Река была просто наполнена звуками, но звуки эти были вязкие и тягучие, не такие резкие, похожие на хлопки, как звуки леса. Нет, лес слушать было, безусловно, интереснее, но и в реке, нужно отметить, есть что послушать. От этого занятия Волеслава отвлёк Цапель.