Евгений Петропавловский - Чингис-хан, божий пёс

– В таком случае, ты должен поговорить с андой.

– И что же я, по-твоему, могу ему сказать? Попросить, чтобы он не принимал под своё начало джаджиратов?

– Может, и так. Только не просить надо, а требовать. Иначе чего стоят его заверения в дружбе? У лжеца была одна правда, и ту собака утащила – вот как говорят о таких людях, как он!

– И всё же, Тайчар, думаю, ты неправ.

– Тогда поговори с ним!

– Ну как ты себе это представляешь? Неужели анда станет гнать прочь тех, кто явится к нему? Никто не поступает подобным образом, и он не станет. К тому же его улус пока намного меньше нашего и ничем нам не угрожает.

– Это до поры до времени, Джамуха. Даже огромная гора собирается из малых камешков. А уж потом и угроза не заставит себя ждать, да только уладить дело добром уже не получится. Хоть и говорят, что надо десять раз проверить, прежде чем усомниться в человеке, но с Тэмуджином-то давно всё ясно. Если сейчас не осадить его – дойдёт до усобицы, попомнишь мои слова.

– Всё равно разговаривать с андой не имеет смысла. Он не перестанет оставлять у себя перемётчиков, будь то джаджираты или кто иной. Мы ведь тоже никогда не отказывались принимать чужаков, явившихся к нам из других улусов.

– Да в том-то и дело, что к нам уже давно никто не приходит, и ты сам это прекрасно знаешь. Раньше приходили, а теперь – нет. Все только покидают наш стан, все отправляются к Тэмуджину. Да ещё уводят своих лошадей и коров, и овец, и коз, а как же! Ну подумай, к чему всё это приведёт? Этак от нашего войска и от наших стад и табунов скоро останется половина того, что было прежде. А потом вообще ничего не останется!

– Знаешь, мне и самому очень не нравится происходящее, но я пока не могу придумать, как поступить. Предоставим дело времени: иногда всё налаживается само собой – может, и сейчас наладится.

Так сказал Джамуха, желая успокоить Тайчара. Однако раздражение и злоба копились в сердцах братьев, разрастаясь, не давая покоя; и постепенно обоим становилось ясно, что ничем хорошим это не кончится.

Так оно и вышло.

Время торопилось, летело вскачь, стремясь к неизбежному и ожидаемому. И вскоре между Джамухой и Чингис-ханом разразилась война.

Большие напасти порой обрушиваются на людей по причинам несоразмерным и случайным. На сей раз нежданное бедствие пришло в степь из-за того, что Тайчар под покровом ночи попытался угнать табун лошадей, пасшихся вблизи одного из куреней Чингис-хана. Табунщик, бросившийся в погоню за похитителем, пустил в него стрелу – и, угодив Тайчару в спину, поразил того насмерть.

После этого уже ничто не могло остановить Джамуху. Смертельная обида, желание мести и жгучая ненависть разгорелись в его сердце – так занимается пламенем сухой валежник под порывами ветра.

Не медля более ни дня, Джамуха наказал своим нукерам собираться в поход.

***

К джаджиратам присоединились тайджиуты Таргутая Кирилтуха, а также племена уруудов и мангудов – и Джамуха повёл объединённое войско навстречу Чингис-хану, который в это время уже искал удобное место для битвы.

Две конные орды – по три тумена с каждой стороны – сшиблись у подножия гор, в урочище Далан-бальчжиут: там, откуда начинает своё течение река Онон.

Звенела сталь мечей, с треском ломались копья, глухо ударялись друг о друга обшитые кожей щиты. Раненые и убитые валились из сёдел, спотыкались и падали кони. Многоцветье мира поблекло и утонуло в красном.

Чингис-хана крутило и швыряло в кровавом водовороте. Перед ним мелькали ощеренные в крике лица врагов и взмыленные конские морды. Он уклонялся от ударов и отбивал их щитом; снова уклонялся и отбивал удары – и рубил, рубил, рубил направо и налево, не зная устали; а груды бездыханных тел вокруг него громоздились всё выше.

Жажда убийства заслонила собой всё на свете, даже страх смерти утонул в багровой пелене остервенения. О, эта сладкая, неповторимая, безумная музыка боя! Она завораживала и вела людей за собой, устремляя их к гибельным пределам – и очень многим в этот день было суждено перешагнуть черту, за которой навсегда исчезает солнечный свет.

Наконец наступил перелом в сражении: войско Чингис-хана дрогнуло и покатилось вспять. Казалось, ещё немного – и поражение неминуемо. Но отступающие, прижатые к горному массиву, вдруг развернули коней – и лавина всадников шумным серым потоком стала втягиваться в узкое Дзереново ущелье. А преследователей, которые в опьянении боевого азарта и казавшегося близким успеха попытались было сунуться следом за ними, встретил шквал стрел – и вскоре перед входом в ущелье образовался барьер из человеческих и лошадиных трупов.

Джаджираты и их союзники, не в силах преодолеть этот страшный – стонущий и хрипящий, и кровоточащий, и не перестающий шевелиться – барьер, споткнулись, осыпались и откатились от него, теряя на скаку сражённых стрелами воинов.

Но Джамуха был не готов принять реальность и смириться с утерянной возможностью расправы над андой-соперником. Он продолжал жаждать крови, потому вновь собрал своё изрядно потрёпанное войско и объявил:

– Негоже пятиться на пути к победе, когда она уже так близко. Если не разбить голову змее, будет мало пользы от того, что пришибёшь ей хвост. Ещё одно усилие – и вы прорвётесь! Вперёд! Убейте их всех!

И джаджираты, обнажив клинки, бросились в повторную атаку. К ним присоединились тайджиуты, урууды и мангуды, подбадривая себя боевым кличем:

– Ур-р-ра-а-агша-а-а 47 47 Урагша – монгольский боевой клич, в дословном переводе означало: «вперёд». От него произошло и русское «ура». !

И новые тучи стрел взвились им навстречу

***

Когда воинство Джамухи возобновило штурм узкой каменной горловины между скалами, Чингис-хан едва не утратил надежду на спасение. Его мучило сознание того, что он, возможно, совершил чудовищную ошибку и завёл своих людей в западню, из которой им не выбраться.

Боевой клич атакующих, не смолкая, разносился по урочищу Далан-бальчжиут, врывался в Дзереново ущелье и оглашал выси над головами оборонявшихся. Стрелы летели навстречу всадникам, впивались в их тела, вышибали из сёдел джаджиратов, тайджиутов, уруудов и мангудов.

Джамуха едва не сорвал голос, стараясь одновременно подбодрить и устрашить своих нукеров, дабы те продолжали атаку и не смели даже помыслить об отступлении. Однако его усилия оказались тщетны: конная лавина разбилась о каменную твердыню с узким проходом, ощетинившимся смертью. Штурм захлебнулся, и войско нападавших отхлынуло от скал.

Более Джамуха не пытался побудить джаджиратов к возобновлению сражения, ибо теперь даже он осознал, что это оказалось бы самоубийством. Тем более что нойоны из союзных племён наверняка не пожелали бы ему подчиниться, сочтя безумцем или глупцом.