Николай Омелин - Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро

Спустя месяц заболела одна из поварих, и Серафиме предложили ее место. Рабочего люду в столовой практически не было. Хотя питание в ней обходилось не дорого, на обед все разбредались по своим баракам и домам. В основном тут питались служащие и чиновники, да разное портовое и другое начальство. Немало было здесь столующихся и из числа экипажей кораблей, стоящих под разгрузкой. По этой причине при входе в столовую висело меню на английском языке.

В средствах Плетнева недостатка не испытывала, хотя зарплата в столовой была не большая – платили не больше пятнадцати рублей. Уж потом прибавили до двадцати, но, работая с Клавдией, ей удалось скопить достаточно денег, которых бы хватило бы на несколько лет. Однако выделяться и тем самым привлекать к себе внимание она не хотела. А потому решила, что работа в столовой Бакарицы позволит ей быть в курсе происходящих событий и никак не помешает ее плану завладеть золотом. «Застряла я тут. Уж третий год пошёл. Добуду золотишко и сразу в Москву, – в очередной раз в то утро подумала Серафима».

После не удачной попытки весной прошлого года, она была полна решимости вернуться в Ачем этим летом и забрать спрятанное в озере золото. Но как говорится, если не везет, так не везет. Буквально за неделю до поездки в Ачем, поскользнулась на свекольной кожуре и упала на столовский пол. Да так неудачно, что проходила с гипсом весь остаток лета. Когда же нога поправилась, ехать в Ачем было уже поздно. Она снова вернулась в столовую и продолжила заниматься ставшим ей уже привычным поварским делом, отложив все дела на следующую весну.

Шел одна тысяча девятьсот шестнадцатый год. Первая мировая война была в самом разгаре и требовала всё больше и больше ресурсов. Корабли с углем, обмундированием, военной техникой и боеприпасами прибывали в Архангельск один за другим. Во время войны он был единственным российским портом способным принимать промышленные и военные грузы от иностранных держав и далее отправлять в центр России или на фронт.

Приближалась зима, а потому в конце октября народу на причале трудилось много. К полудню к столовой как обычно стали подтягиваться первые посетители. Серафима же, сняв пробу с аппетитной ухи, решила немного перевести дух и выйти на улицу подышать свежим октябрьским воздухом. На крыльце курили знакомые лица: несколько служащих из портовой конторы и здания местной электростанции. Чуть в сторонке стояли несколько иностранных моряков с кораблей, находящихся под разгрузкой у Бакарицкого причала.

Заметив Серафиму, один из них громко крикнул на ломанном русском языке:

– Привет, Серафима, мы к тебе покушать, а ты от нас уходишь? Нас голодными не оставляй, мы можем умереть…

Он еще хотел что-то добавить к своей шутке, но поймав на себе суровый взгляд Плетневой, осекся. И тут же со стороны причала раздал сильный взрыв. Яркая вспышка вспыхнула над одним из судов и все, кто был на улице, повернулись в сторону реки.

– О, Боже! – Серафима снова услышала голос шутника. – Это же мой «Барон Дризен»…

Он не успел договорить. Взрывы огромной силы последовали один за другим и иностранцы бросились в рассыпную. Из окон столовой разом вылетели все стекла, а сверху на оторопевших людей стали падать обломки причальных строений и взорвавшегося парохода. Кто-то из стоящих на крыльце мужчин вскрикнул. Серафима сделала несколько шагов в сторону двери столовой, инстинктивно пытаясь укрыться за ней, но добежать не успела. Что-то с огромной силой толкнуло ее в спину. В голове словно вспыхнула молния. Последнее, что она увидела, теряя сознание, были начищенные до блеска ботинки лежащего в проходе столовских дверей окликнувшего ее морского офицера.

– Ты, Симка, дурны да глупы мысли из головы выбрось. От них никакого проку не будет. Токо закиснешь раньше времени. Что нога? Не голова же. Жить можно. Вона скоко мужиков без рук, да без ног с войны вернулось. И живут. Кто, правда и до браги охоч стал, но не все. У многих семьи, детки новы появились. Вот и ты обживешься. И с костылем в огороде управляться можно, – проговорила Елизавета Матвеевна, когда Серафима в очередной раз присела рядом с ней. – Ты, вот, что, – она ненадолго задумалась.

– Что? – недоуменно переспросила Плетнева.

– Тут вот ключ в тряпице завернут, так ты возьми его. От дому моего ключ. А может и не заперла я, не помню. Но всё одно, возьми. У меня живи. В деревне-то со своим огородом всё легче тебе будет. Родни у меня нет никакой. Вместо родни Зинка Пронина, соседка. Мне, теперь это всё без надобности, – она достала сверток из кармана халата и протянула Плетневой.

– Да, что ты, Елизавета Матвеевна! Сама еще оклемаешься! – проговорила Серафима, а про себя подумала: «Если бы только ногу потеряла!»

– Оклемаюсь, так не выгоню, – оборвала она Серафиму. – А дому без присмотра чего стоять. Да и чего тебе, – она перевела дыхание и посмотрела на Плетневу. – Чего такой бабе угол снимать. А с домом еще и мужика хорошего встретишь!

– Дай Бог тебе здоровья, – проговорила Серафима, взяла сверток и сунула его за пазуху.

В какой-то момент на Серафиму накатила такая тоска, что ее состояние не укрылось от Елизаветы.

– А ты, если что-то тревожит и покою не дает, поговори со мной, – предложила Петракова, правильно понимая состояние соседки по палате. – Мне осталось то всего ничего. Со мной все твои тревоги вместе в могилу и похоронят. А тебе легче будет. Жить заново сможешь.

И Серафима решила прислушаться к совету Елизаветы и рассказать о своей, как ей казалось непутевой жизни. Но не только из-за стыда за свои поступки все никак не решалась она выговориться. Серафима не знала и не понимала, имеет ли право говорить о чужих тайнах, о других людях и их поступках, которые неразрывно связаны с ее жизнью. И хотя многих уже нет в живых, но все равно, говорить о не благовидных делах, а в некоторых случаях преступных, людей ушедших в мир иной, ей представлялось тоже большим грехом. С каждым днем, проведенным в больнице, желание выговориться усиливалось, и наконец, она решилась.

Плетнева поняла, что лучшей кандидатуры, лучшего слушателя, чем Елизавета, ей не найти. «Что с неё теперь проку, с тайны моей. Мертвым она уже никак не навредит. На одной ноге по лесам теперь уж не поскачешь. Был бы хоть Степка жив – другое дело. Или племяш. Хотя проку с Прошки никакого, – размышляла она, всё больше признаваясь себе, что и на двух ногах вряд ли стала бы продолжать не ею начатую охоту за золотом». Все чаще и чаще вспоминала она слова сказанные Елизаветой: «За деньги грехи не сотрёшь и другую жизнь не купишь».

За те несколько дней, что прошли с момента знакомства с ней, Плетнева прикипела душой к этой открытой, немного грубоватой, но от того не менее добродушной и отзывчивой женщине. И сегодня, рассказав о том, как жила она последние годы и чем занималась, Серафима почувствовала облегчение.