Николай Омелин - Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро

«Глубина у берега в самый раз будет. Пусть полежит теперь тут, раз уже так случилось. Вернусь скоро. В лесу нельзя прятать – еще зверь какой выроет, или кто-то из деревенских наткнется. Частенько они сюда наведываются. Вон, сколько тропинок натоптано вдоль берега, – размышляла Серафима».

Серафима связала свободные концы веревок и привязала их за торчащие под водой корни деревьев.

***

От Ачема до Вандышевского озера Никифор Ластинин дошел быстро. Он добрался бы намного быстрее, но по пути встретил знакомого с соседней деревни. Правда, Высокое Поле деревней назвать можно было с большой натяжкой. Меньше десятка одноэтажных рубленых изб, да несколько надворных построек – вся и деревня. От Ачема до нее версты две по лесной дороге будет.

Гришка Конюхов был ровесником Никифору. Его родители поселились здесь через полгода после возвращения отца с русско-японской войны. Не заладилась у старшего Конюхова жизнь в Ачеме. Он и до войны то мягкостью характера не отличался. А как с войны пришел, то и того хуже стал. Разражался по малейшему пустяку. Дня не проходило, чтобы он не поругался с кем либо из деревенских. Все норовил командовать, да руководить. А в Ачеме это не все любили. Вот и перебрался он с семьей в Высокое Поле, в дом, где до недавнего времени жила его мать. Не дождалась она сына и незадолго до его возвращения с войны умерла, оставив пустовать еще добротный дом.

Поделившись с Григорием ачемскими новостями, Никифор спустя полчаса удобно устроился в узком мысу на берегу озера. Прибрежные кусты надежно скрывали его укрытие. У противоположного берега плавала стайка уток, но идти к ним большого смысла не было. Не то чтобы ему было лень. Никифор был заядлым охотником и подбираться к дичи на расстояние выстрела ему всегда нравилось, и особого труда не составляло. Просто в этот раз определил, что птицы наверняка близко не подпустят и улетят. По опыту знал, что в таких случаях лучше затаиться и ждать, когда утки сами подплывут. Может и зверь какой лесной их вспугнет или самим надоест в одном месте кормится. Дерево скрипнет, или еще что насторожит. Да мало ли что в лесу может случиться, вот и прилетят к нему поближе, чтоб из ружья достать можно было.

Но, честно говоря, сегодня ему было лень их скрадывать – бессонная ночь давала о себе знать. Никифор, разомлев на утреннем солнышке, задремал. Очнулся от характерного шума, который издают утки при посадке на воду. Птицы подлетели близко и зашуршали по озеру буквально в шагах двадцати от него. Не задумываясь над тем, что могло потревожить птиц, он аккуратно потянулся к ружью.

Утки не чувствовали опасности и спокойно плыли в его сторону. Когда взял одностволку, стрелять не торопился. В таких ситуациях он любил одним выстрелом попасть сразу в несколько птиц. Никифор спокойно наблюдал, глядя вдоль прицельной планки, когда несколько птиц окажутся в зоне поражения выстрела. Вот уже две утки плыли вплотную друг к другу. А вот к ним не спеша направилась третья. «Ну, давай, давай, дружок, еще немного, – мысленно подгонял он неторопливого селезня».

И вот уже три красавца почти слились воедино. Никифор медленно положил палец на спусковой крючок, готовясь выстрелить. Но тут краем глаза он увидел какое-то движение на берегу озера, недалеко от него. Палец замер на крючке. Ластинин невольно отвел взгляд от стаи птиц и увидел на другом конце мыса силуэт женщины. Он попытался распознать, кого это занесло в такое время сюда, но не смог. Солнце только вышло из-за леса и слепило прямо глаза.

Вдруг птицы с шумом поднялись с поверхности воды. От неожиданности он чуть было не выстрелил. «Эх, черт! – выругался он, глядя, как добыча взвивалась над озером. – Ну, принесла же тебя нелегкая, – и про себя добавил несколько крепких словечек в адрес незнакомки».

Никифор отложил ружье, и уже хотел было крикнуть ей, мол, чего ты тут делаешь в такое время. Благо до нее было не так и далеко. Но сдержался. В конце концов, она-то тут причем. Он же сам отвлекся на нее и не выстрелил во время. Ластинин еще какое-то время наблюдал за несколько странным поведением незнакомой женщины. «Что она там копошится. Бродит туда-сюда. Потеряла что ли чего? – размышлял Никифор. – Да, и кто ж такая-то? Подожду немного. Уйдет, так, может, схожу, посмотрю».

1916 год

Открыв глаза, Серафима прямо перед собой увидела изрезанный глубокими трещинами потолок. Она сделал попытку поднять голову и осмотреться, но сильная боль пронзила всё тело. Серафима едва не потеряла сознание. «Что со мной? Где я? – прошептала она, пытаясь приподняться, но боль во всём теле заставила ее отказаться от предпринятой попытки».

– Ты лежи, голубушка! – услышала Плетнева незнакомый голос, по-видимому, принадлежащий уже не молодой женщине. – Сестра! Плетнева очнулась, – прозвучал все тот же голос, но уже намного громче.

– Что со мной? Где я? – спросила Плетнева.

– А ты не помнишь? Ничего не помнишь? – в свою очередь поинтересовалась она. – Ты лежи тихонько, сейчас придет сестра-то. Неужто не помнишь ничего?

– Не помню, – проговорила Серафима, сделав очередную безуспешную попытку приподняться.

Но от внезапной сильной боли в ноге она рухнула на спину и прикрыла глаза.

– Ну, что, оклемалась? – услышала она другой голос.

Серафима приоткрыла глаза и увидела лицо молодой женщины в белой косынке.

– Ну, вот и славненько, голубушка. Теперь, значит, жить будем, – медсестра улыбнулась и слегка коснулась лба Серафимы. – Сейчас укольчик сделаю, и поспишь еще. В больнице ты, голубушка. Лазаретом тут кличут ее. Крепко тебе досталось. Ну, ничего, главное жива, а то многим вот не повезло, – она поправила косынку и отошла в сторону.

Серафима, плохо понимая смысл ее слов, спросила:

– Что, значит, не повезло? Кому не повезло?

Перед ней снова возникло некрасивое, с рыжими веснушками лицо медсестры в белой косынке.

– Ну, теперь, поспи. Для тебя сон – лучший лекарь сейчас. Всё одно уж ночь скоро, – не ответив на вопрос, она проворно сделала Серафиме укол.

Cлегка потерев уколотое место ватным тампоном, приветливо улыбнулась и исчезла. Вместо нее Плетнева опять увидела дощатый потолок. Спустя минуту и он стал расплываться в ее глазах и вскоре исчез совсем. Серафима уснула и в следующий раз увидела его лишь на следующее утро.

Проснувшись, она смогла приподнять голову. В свете керосиновой лампы различила несколько железных кроватей, стоявших вдоль стен. Кто лежал на них, Серафима сразу не поняла, но то, что она находилась в больнице, ей стало ясно сразу. Напротив ее в углу, у окна палаты она увидела забинтованную ногу, подвешенную над кроватью. Кому принадлежала она понятно не было, так как тело было полностью закрыто длинным серым халатом, а голова и лицо полностью забинтованы. Но по выбившейся из-под бинтов длинной пряди черных с сединой волос, было понятно, что это была женщина. На койке, стоявшей ближе к двери, кто-то тихонько постанывал. «Спит еще, – подумала Серафима». Света от лампы не хватало, чтобы рассмотреть, того, кто на ней лежал. А вот кровать, что стояла вдоль стены, у которой лежала Серафима, была пуста. На ней не было даже матраца.