Николай Омелин - Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро

Когда мать позволяла, Лиза уводила Серафиму в другую комнату, где они играли. Но больше всего ей нравилось рассказывать ей сказки. Казалось бы, ничего удивительного в этом не было – кто из детей их не любит? Если бы не то обстоятельство, что все сказки у нее были собственного сочинения. Как и когда рождались они в ее голове она и сама толком объяснить не могла. Лиза никогда не повторялась в сюжетах, и к тому же рассказывала их с выражением, сопровождая соответствующей действию мимикой и жестами. Раиса Николаевна давно стала замечать за дочкой способности к сочинительству, но иначе как «выдумщицей» ее не называла. «Пройдет с возрастом, – думала она о занятиях дочки. – Повзрослеет, не до сказок будет».

Серафима была примерным зрителем всего, что видела и слышала в исполнении Лизы. Обладая цепкой памятью, она помнила буквально все рассказанные подружкой сказки. Дома, когда мать возвращалась с работы, девочка, пересказывала ей все услышанное от Лизы. А Зинаида Ивановна, слушая ее, на мгновение забывала об усталости, радуясь успехам и способностям дочки.

Так прошел год. А осенью следующего по настоянию и при непосредственном участии всё того же Никифорова девочки пошли учиться во вновь открывшуюся при фабрике частную школу. В отличие от Лизы Серафима прядильное дело не забросила. Наоборот, научилась у соседки Дарьи вязанию, и все свободной время проводила за этим занятием.

Несмотря на разницу в возрасте подруг определили в один класс, в котором они и проучились последующие шесть лет. Лиза, приветливая и активная во всем, за что бы ни взялась, сразу стала любимицей школы. Ее творческие способности были быстро оценены одноклассниками, и уже через месяц за ней закрепилось прозвище «Актриса». Лиза с большой точностью копировала поведение не только подружек, но и учителей. Она легко могла разыграть сценку с недомоганием и отпроситься у учителя домой. Особенно удачно у нее получалось придумывать истории, в которых она якобы участвовала, и с невероятной достоверностью их рассказывать. После одной из них мало кто в школе сомневался, что сам царь пригласил Лизу на бал.

Серафима в отличие от старшей подруги, была более сдержана и рассудительна в поведении. Новыми подружками обзаводиться не спешила, и в лидеры выбиваться не хотела. Ей вполне хватало общения с теми, с кем водила дружбу подруга. Тем более у Лизы их было предостаточно и всех возрастов.

К моменту окончания школы Серафиме исполнилось пятнадцать лет, и Зинаида Ивановна договорилась с руководством прядильной фабрики, чтобы дочку взяли ученицей в вязальный цех. А вот Лиза ни за что на фабрику работать идти не хотела. Даже однажды поведала своей подруге, что убежит из дому, если мать её на фабрику заставит идти. «Эх, Фима! Я в театр хочу. Вот там жизнь! Хочу красиво одеваться, да на балах блистать, – поделилась она своими мыслями с подругой в один из последних школьных дней».

Серафима вспомнила о словах своей подруги, когда в январе одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года Лиза пропала. Накануне было воскресенье, день выдался солнечный и подруги вместе гуляли вдоль реки, благо морозы в этом году будто стороной обходили Москву. Стоя на Крымском мосту, Лиза вдруг обняла Фиму, и заплакала, еле слышно шепча и прося у кого-то прощения.

«Ну, вот, опять по какому-то принцу сохнет, – подумала тогда Серафима». А на что еще думать, если за последние полгода их у Елизаветы было, что пальцев на руках. У нее была странная привычка извиняться перед подругой за свои увлечения мальчишками. Природная красота семнадцатилетней девчушки не оставляла равнодушным никого из ребят в округе. Лиза после окончания школы снова стала помогать матери и днями просиживала за прялкой, а во дворе в это время почти всегда собирались мальчишки, приходившие сюда только из-за нее.

Поздно вечером следующего дня к ним пришла мать Лизы. От нее Серафима и узнала, что дочки нет уже второй день. Она не ночевала дома вчера, и сегодня ее тоже весь день не было. Женщины говорили немного, высказывая предположения о причине Лизкиного исчезновения.

После ухода Гольдштейн-старшей Серафима прильнула к матери, крепко обнимая ее от нахлынувших чувств.

– Мама, вот Лизка пропала. И я одна. Ты у меня только осталась. Один ты у меня родной человек, – причитала Сима.

Зинаида Ивановна пыталась успокоить дочку, но видя, что обычные слова до нее не доходят, неожиданно проговорила:

– Не одна ты Сима. Брат с сестрой у тебя есть, Степка и Машенька. Близняшки они. Детки мои первые.

Прошлое всегда тяготило Зотову. Она очень страдала от поступка, совершенного в те непростые для нее дни. Дни, когда нужно было сделать нелегкий выбор, она вспоминала часто. Как ни странно это выглядело, но родители отца ее двойняшек, оправдывали поступок Зинаиды. А родня нового мужа недолюбливала и осуждала ее. Когда Серафима стала подрастать, Зинаиду всё чаще стала посещать мысль о том, чтобы рассказать дочери о своем прошлом. Но ей всё казалось, что та слишком мала еще, и время не пришло. И вот сейчас, произнеся то, о чем давно думала, она растерялась. Как отнесется дочка к сказанному? Не изменится ли ее отношение к ней после услышанного? Вопросы один за другим возникали в голове Зотовой.

Когда до Серафимы стали доходить сказанные матерью слова, она прекратила рыдать и с удивлением взглянула на нее.

– Да, Сима, да. Маленьких совсем пришлось оставить. В Архангельске я тогда жила пока с отцом твоим не встретилась… Долго рассказывать и тяжело вспоминать. Давай позже тебе расскажу. А ты знай, что если что-то со мной, то у тебя брат с сестрой есть, Рочевы им фамилия. По крайней мере, в метрике так была записана, – сказала Зинаида Ивановна и горько заплакала.

Сил на то, чтобы сегодня рассказать дочери что-то еще, у нее уже не было.

1915 год

Степан не заметил, как задремал. Проснулся, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Он, не шевелясь, аккуратно открыл глаза. Рядом стояла Серафима. «Не спала она что ли? – только и подумал он». Потерев рукой глаза, Рочев присел.

– Ты чего, Серафима? – спросил он.

– Прошку буди, пора, – не глядя на Степана, проговорила она и отошла.

Минут через пятнадцать, видя, что те пришли в себя, Плетнева подошла к ним.

– Так, мужики, – еле слышно проговорила Серафима. – Вроде спят. Пора. И чтобы тихо у меня и без крови. Лодку с золотом сюда гоните, пока их старшой по берегу бродит… Как приплывете, их лодку переверните и пусть ее несет. А мешки в нашу переложите. По течению вниз быстро сплавимся…

– А ты как знашь, что спят-то? – подал голос Прохор, разминая затекшие ото сна ноги.

– Ходила я туда. Семен не спит только. Да видно и не приляжет сегодня. Всё что-то ходит в задумчивости. Ждать, когда тоже угомониться, не будем. Лодка немного в стороне от них, поэтому сможете ее тихонько отвязать и вниз, сюда, ко мне сплавиться. Там сразу поворот, так что Семен вас не должен заметить, – она взяла хворостину и стала что-то рисовать на песке у выскори.