Сергей Галикин - Красное каление. Роман. Том первый. Волчье время

-Не суетись, не колотись ты, моя душечка…Помираю я…Господь смилостивился…Вот, домой зовет…Засиделся ты, говорит, Игнат…в гостях, хе-хе…Давай, домой…Э-эх…Там, за овчарней…, прикидана кизяком, могила, уж…третий годок меня…дожидается. Пленные австрияки…копали. Схорони, детка, старика…Не дай его голодным…собакам…в трату… А сама, приблудится какой конек…не жди тут…красных. Ты…белая кость и…тебе от них…погибель! Выбирайся, как …весной подсохнут…дороги, благослови тебя… Господь…,душечка. А…харчей тут…хватит. Храни тебя, Господь…

К вечеру он впал в беспамятство, а к утру и тихо помер. Ольга, видевшая в госпитале немало смертей, но потрясенная такой утратой, разревелась, как ребенок. Выплакавшись, отведя душу, уже после полудня, как и велел Игнат, обрядила его в чистое, прочла «Отче наш…» и, аккуратно завернув в холстину, опустила высохшее тело в могилу. Сама себе удивляясь, насыпала холмик, воткнув у изголовья и небольшой крестик, неумело сбитый ею из кусков досок. Ужаснувшись тому, что так и не узнала ни его фамилию, и ничего больше, химическим карандашом жирно написала на кресте « Раб божий Игнат. Умер 20 ноября 1918».

…– Ну, рассказывай, мил человек, кто такой, откуда, куда? –Гаврилов, смахнув рукавом снег, присел на кучу обгоревшего камыша и раскурил самокрут, выпустив густые клубы терпкого дыма. Он приказал привязать руками и ногами пленного к почерневшему столбу, а чтобы рассмотреть его получше, поднес поближе к лицу разожженный пучок соломы. На поиск Лопатина и его кобылы он отправил двоих бойцов, Остапенко и Овчаренко остались при командире.

–Молчишь…Ты моли бога, чтобы хлопцы мне Лопату живым нашли, иначе казнь тебе будет ой, какая лю-ютая! С тобой кто еще шел? Куда шли и с чем ? По-хорошему спрашиваю…пока!

Пленник, поникнув головой, угрюмо молчал. Шапку он потерял, и мокрые русые волосы спадали на высокий интеллигентный лоб. На вид ему было лет не больше тридцати, может, даже и меньше. Прямая осанка выдавала в нем военного.

– Ну, давай так… Ежели мне все, как есть, обскажешь, я тебя…, -тут Гаврилов выпрямился и, оглянувшись на своих спутников, хитровато ухмыльнулся, – просто, застрелю. Вот так: хлоп – и все! Без мук помрешь! Ну, а коли будешь молча-а-ть… Не обижайся.

– Сапоги мне его дашь? Какой товар, офицерские! –Остапенко, нагнувшись, хотел было потрогать рукой, но пленный вдруг выпростал из веревки ногу и с силой оттолкнул его.

– Ах, ты, паскуда!! –взревел отлетевший Остапенко и, подскочив, выхватил револьвер, но Гаврилов вдруг встал между ними: -Остынь, Гришка! Успеешь, не дури.

Сузившиеся глубокие Гришкины глаза люто блеснули желтым хищным блеском, заходили судорожно желваки на широких скулах , он зло сплюнул и отошел.

Метель усиливалась, разбирался тягучий степной буран. Из белесого бурлящего мрака вдруг вынырнули вернувшиеся красноармейцы, ведя в поводу мокрую Невесту. Поперек крупа ее , туго обхваченный вожжами, висел обмякший труп Лопатина, весь в белой пороше. Буденновка отчего-то была развернута тылом на лицо и туго завязана на шее. Один из них, соскочив с коня, подошел к Гаврилову:

-Туточки он был, недалече… Пуля в глаз вошла, лисицы уж полголовы сгрызли… А напарника евойного,– он кивнул на пленного, -под запрудой уж собаки жрут, отгонять не стали. А конь убег…Надо уходить, командир, заметает.

-Степа-а!! Будь человеком, да отдай же ты его мне! А-а ?! –заскулил, запричитал, Остапенко, -за Лопату-у, р-разор-ву, пор-рубаю-ю, падлу-у!…С пятнадцатого год-а-а..! Что я деткам…его скажу-у…-и, навалившись на труп Лопатина, распластав руки, плакал, как дитя.

-Хреновые твои дела, господин кадет , -задумчиво проговорил Гаврилов, вплотную подойдя к пленному и еще раз в свете пучка горящего камыша рассматривая его, -в последний раз спрашиваю! Имей в виду, патрон на тебя, с-сука, я тратить не буду!! – Но, встретив безразличный, спокойный взгляд, осекся, отступил. И, развернувшись, бодро кивнул Остапенку:

-А ну, Григорий, забирай… свои сапоги! Не портить же добро.

Тот вскочил, размазывая по лицу слезы, и, неспешно подойдя, с разворота дал кадету прикладом карабина под дых. Голова пленного поникла, он обмяк, Гришка, улыбаясь, сдернул сапоги и, отшвырнув портянки, свернул их вдвое, затем, повернувшись к своему жеребчику, аккуратно вложил в подсумок.

-Его тоже… тебе отдаю. Кончай его , Гриша, да смотри, не отстань! – вскакивая в седло, гаркнул Гаврилов, -по коням! За мной, ма-арш!!

Когда разъезд пропал в белой мгле, Остапенко, спокойно улыбаясь, вынув револьвер, с силой еще раз ударил, находящегося в беспамятстве кадета рукояткой в затылок, отведя кипящую душу. Затянул ослабленные веревки, пошарив по карманам, вынул золотые часы на цепочке и пустой серебряный портсигар. Отступив пять шагов, взвел курок, наведя револьвер в висящую голову: – За Лопату тебе, говно! Э-эх, жалко мне, что сразу, без мук подохнешь, падаль…– но вдруг, как что-то вспомнив, опустил ствол и отступил еще немного, – ну не-ет, я нынче оч-чень злой! Вот сейчас я с тебя юшку пущу…Для затравки! Хы-хы…И нехай тебя голодные волчары живьем, по кусо-о-чкам, рвут! –и , растянув рот до ушей от вдруг осенившей его мысли, два раза выстрелил пленному в плечо и босую белую ступню. Очень довольный собой, взлетел в седло, и, присвистнув, растворился в метели.

…Ольга, не слыша в течение получаса больше никаких звуков снаружи сторожки, кроме тоскливого воя пурги, уже хотела осторожно выйти, осмотреться, и уже взялась, было, за щеколду, как вдруг ударили где-то рядом два подряд револьверных выстрела. Она замерла, вздрогнув от неожиданности, и опять в напряжении отступила в дальний угол, побелевшими пальцами сжав до боли карабин. И снова, сколько она не прислушивалась, ничего, только тонкий плач колючего зимнего ветра. Какое-то смутное предчувствие не оставляло ее, а страх отступил, стих, растворился. Где-то совсем недалеко раздался вдруг унылый волчий вой. И теперь она поняла, что люди – ушли.

Держа карабин на весу в одной руке, в другой сжимая горящую керосинку, осторожно шла она, проваливаясь по колено в растущие на глазах сугробы, вдоль закопченных столбов, обходя побелевшие уже завалы обгорелого камыша. Слабый свет фонаря, колыхаясь, робко выхватывал из мрака причудливые заснеженные предметы. Дочь гвардейского полковника, знакомая с оружием с десяти лет, она не дрогнула, когда вдруг в упор встретилась глазами с диким, горящим из темени двумя зелеными огоньками, холодным взглядом хищника. Резкий выстрел разорвал тишину, послышался предсмертный визг, огоньки пропали. И тут же увидела она притянутого веревками к столбу человека, почти засыпанного снегом, и только под босыми его ногами снег таял в красной кашице. «Жив!»– пронзила ее сознание мысль. Отряхнув снег с головы, заметила едва шевелящиеся губы, дрогнувшие веки…