Евгений Анташкевич - Олег

Рабы рассказывали историю, как несколько лет назад один из придворных прежнего императора Василия Феодор Сантавар и н обвинил Льва, нелюбимого сына Василия, в злом умысле против императора. Василий заточил сына и хотел его пытать и казнить, но один человек уговорил его против такого деяния, и это был Спиридон…

Родька вздрогнул, Василиса глянула, теперь его было не разбудить, даже если пощекотать под микитками, или пёрышком поводить под носом, разве только чихнёт раз другой. Он был странный, этот Родька, ей казалось, что она его давно знает – он был какой-то не новый. Он всё делал так, что ей было наперёд известно, что он сделает, вот сейчас он начнёт ворочаться… или чесаться… Она ждала и смотрела, но Родька спал так глубоко и крепко, что даже утих прибрежный ветерок, высушивший его рубаху, и только слегка шевелил длинные волосы, самые кончики. Вдруг Родька ка-ак чихнёт, и ещё раз, и сел, и уставился на Василису мутными глазами и чихнул в третий раз, да так оглушительно, что аж замотал головой, будто в ушах что-то лопнуло, и тут же повалился на лавку.

«Дай тебе Господи Иисусе Христе здоровья!» – подумала Василиса, перекрестилась, перекрестила Родьку и улыбнулась – всё-таки она всё про него знала именно что наперёд.

«Интересно, – вдруг подумала она, – а чем кончилась вражда между хозяином и Сантаварином?»

Радомысл и выкупил Василису и похитил, как раз в тот момент, когда слуги принесли весть о том, что Сантаварин из провинции, куда его сослал ставший императором Лев, послал к Спиридону убийц.

«Наверное, ничем, – она смотрела на Родьку, но мыслями перенеслась в дом, в котором прожила одиннадцать лет, это был дом Спиридона, – ведь об этом знала вся округа!» Причина была простая – торговый человек Спиридон спас будущего императора Льва. Лев, взошедши на престол, услал Сантаварина в ссылку, а Спиридон перед этим подкупил ближних слуг Сантаварина, и только Сантаварин об этом ничего не знал. Рабы были не против, как любые рабы, чтобы Спиридона убили, но и боялись этого, потому что понимали, что им лучше не будет – дом достанется вдове, а вдова, глупая и жадная женщина, всё продаст и в первую очередь слуг. Продавать будет дорого, поэтому никто из богатых соседей не купит, а купят греки из провинции, а в провинции греки такие жадные, что вдове такие и не снились и будут они, слуги, работать вдвое больше, а есть вдвое меньше.

Василиса ухмыльнулась – вот уж действительно глупая, жена Спиридона – насколько он был умён и прозорлив, настолько его жена Елена была глупа. Спиридон некрасивый, а Елена красавица на весь город, но это поддерживало чувство Спиридона к ней недолго – Елена старилась и красота уходила, а Спиридон старился и становился умнее и мудрее. Василиса видела это и чувствовала, по малости лет не понимала, но чувствовала, как любая женщина. Слуги ей шептали, мол, берегись, у хозяина острый глаз на девичью свежесть и молодость, но Василиса почему-то не боялась, она видела, что Спиридон неравнодушен к комнатной девушке Елены Дидоне, гречанке. А вот Дидона тревожилась и от неё тревога расходилась кругами – у Дидоны был сын, о котором ничего не знал Спиридон, или все только думали, что не знал.

«Господи, Иисусе Христе, помоги им всем!» – помолилась за своих бывших хозяев Василиса, но тревога, возникшая в ней с началом похода не прошла.

Олег шёл к дубу.

Остров Хортица был ровный, безлесный, только поросший кустами и дуб возвышался и был виден из любого места. Издалека Олег увидел, что под огромным дубом, который могли обхватить руками вкруговую не меньше человек пяти взрослых мужчин, в тени сидят люди и, подходя, он признал, что это чудские светлые князя, их тысяцкие и сотники.

«Нарушают обычай! – заметил про себя Олег. – Раньше ночи и волхвов никто не должен тут сидеть».

Ганна чувствовала себя больной и разбитой, она знала, почему – дело было не в том, что ей нездоровилось, а в том, что она увидела, когда была в м о роке.

Она всё помнила и не могла смириться. Теперь она была уверена, что в походе все погибли.

Или не все?

Все её не интересовали, но те, кто интересовал – погибли, утонули.

И она тонула, но не погибла.

Вот тут начинались сомнения – она тонула вместе со всеми, но не утонула, а все?.. А почему тогда она?..

А Олег?

Ганна гоняла Свирьку, вспоминала и переживала, и мучилась, и натыкалась в мыслях на девку Василису. А как натыкалась, так понимала, что хотя и видела её тонущей, но точно знала – Василиса жива. В последний момент Василиса проплыла мимо, открыла глаза и глядела на Ганну, но только одно мгновение, потому что в баню зашла Свирька.

А Олег?

И она гоняла Свирьку.

Прошлый год, когда Радомысл вернулся из Царьграда, она даже не заметила девку, что он привёл. Её больше интересовали ткани, которые он привёз, и несколько дорогих каменьев, эти каменья она отнесла к кузнецу вставить в золотые височные колты. Златокузнец взял, покрутил в чёрных обожжённых пальцах, почмокал губами и велел зайти через несколько дней. Ганна терпела-терпела да не утерпела, но когда пришла, её встретил не златокузнец, а владелец кузни грек Тарасий. Он пригласил Ганну, усадил на мягкий греческий стул, сам сел напротив и положил на инкрустированный столик колты, в которых Ганна с трудом узнала свои. Колты сияли, как новенькие, и были усыпаны маленькими, как роса золотыми капельками, а по краям украшены некрупными, но яркими, светившимися изнутри жемчужинами-п е рлами. Ганна ахнула, но рук и не протянула – то, что сейчас лежало перед ней, было гораздо дороже того, что она принесла.

– Правильно, – не совсем верно понял её Тарасий, – ещё не готовы!

Он взял колты и положил каждый в отдельный мешочек из мягкой ткани такого цвета, которого Ганна ещё не видела – темнее, чем самая тёмная сирень в пору цветения – очень красивая и она мигом представила себя в наряде из этой ткани и мелькнула мысль: «Вот бы такую Радомысл из похода привёз, а не холопей, этих можно и здесь найти!»

Она глянула на грека.

Ганна видела его в Киеве, он приехал, – люди говорили – позапрошлым летом из Царьграда прямо перед началом полюдья и ушёл в самом хвосте княжеского обоза. Вернулся со всеми и возом рухляди и сразу пристроился к греческому купеческому каравану в Царьград, но быстро обернулся – в половине лета, и купил кузницу и несколько ск о рен, а шкурки на полюдье, – так люди говорили, – покупал одни только соболиные.

Грек был примечательный: высокий, черноволосый, чернобородый, волосы вились кольцами, шелковистые; карие глаза вдумчивого взгляда; одевался по-киевски, как все: в длинную рубаху и штаны, только материя была хорошая, добротная с блеском; носил сапоги на каблуке и соболью шапочку и всего лишь один на мизинце перстенёк с синим камнем. Этим сильно отличался от других греков, одевавшихся несказанно богаче, и пальцев из-за перстней не увидать. И не старый ещё, сказывали лет не боле тридцати. Все греки ходили молиться своему богу к Илье на склоне Щекавицы у перевоза. Тарасия там видели редко.