Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота

Позже он поймет из рассказов бабушки Нади, что это был вовсе не созданный воображением ночной кошмар, который потом иногда повторялся в его снах: он стоит в полный свой трехлетний рост в одних трусиках босиком, как канатоходец на узкой деревянной доске, расставив в стороны руки и ноги, тонкие и суставчатые, как у богомола, и смотрит, смотрит, смотрит вниз, в бездну глубочайшей четырехэтажной бесконечности. Бездна внезапно становится единственно реальной. Все остальное вокруг отступает на периферию и размывается, как снимок, сделанный на большой диафрагме, включая звуки и даже эмоции. Выпукло реален только серый асфальт под балконом, реален до каждой мельчайшей выбоинки и веточек мха, растущего на границе тротуара с землей под окнами, и эта реальность начинает вдруг все сильнее тянуть его вниз, так что приходится стоять, замерев, как камень. Гравитация бездны становится все сильнее, он не может сделать даже малейшего движения любой своей мышцей, даже дышать становится непросто. Или это не гравитация, а его страх? Спуститься вниз на балкон он тоже уже не может, страх парализовал все его мышцы, как при столбняке. И тогда он просыпается.

Но в тот день он не спал. Маленький Яс внезапно отчетливо осознал, что одно его любое движение – и он полетит туда, на равнодушный, смертельно-твердый и беспощадный асфальт. От этого колени его затряслись, ладони вспотели противным холодным потом, а внизу живота все сжалось в одну маленькую точку. Он задышал часто-часто и поверхностно, и поднял голову, чтобы не смотреть туда, не видеть это у себя под ногами. Спрыгнуть назад, в спасительную клетку балкона он не мог – слишком страшно промахнуться, оступиться, соскользнуть. Яс смотрел на зеленый карагач и плакал тихими, скупыми слезами страха, не моргая, не шевеля ни одним мускулом на лице. Жизнь, обещавшая столько радостей и неожиданных поворотов, сейчас замерла неподвижно во всех его мышцах, чтобы вдруг не закончиться так бездарно, четырьмя этажами ниже, пятном на сером асфальте.

А в это время бабушка Надя, ничего не зная о страшной опасности, нависшей над жизнью любимого внука в соседней комнате, жарила котлеты на кухне. Она очень любила котлеты, любила июнь с его такой яркой и свежей зеленью, любила, что не нужно теперь каждый день ходить на работу – этой осенью ей пора было уходить на пенсию, и на ее периодические прогулы начальство уже смотрело сквозь пальцы… И сегодня они пойдут в парк кататься на карусели вдвоем со своим чудесным внуком. Вот так, еще парочку котлеток на сковородку, перевернули… скоро будем кушать, мой золотой, – говорила она себе под нос, как будто Яс стоял с ней рядом у плиты, на этой маленькой, в шесть квадратов, кухне. Вот и последняя котлета с веселым шипением прозрачного бараньего жира отправилась со сковородки в кастрюлю. Бабушка Надя выключила газ и пошла из кухни звать своего зайчика обедать.

…То, что она увидела за балконной дверью в зале, сразу же парализовало и ее. Она смотрела на эту, убийственную для любой, а уж тем более еврейской бабушки картину как в тумане – разглядеть все детали мешали тюль на окне и внезапное сильное головокружение. Но от этого вид за окном становился еще более холодящим кровь: трехлетний мальчик, как привидение возвышался над перилами балкона, в любую секунду грозя сорваться в последнее в его жизни падение. Кастрюля с котлетами упала из обессилевших пальцев к ней под ноги, и котлеты, как колобки из какой-то параллельной русской сказки медленно катились по крашенным коричневой масляной краской доскам – она так и не захотела стелить модного линолеума на пол. Надежда Иосифовна не знала, что ей делать. Она боялась потерять драгоценные секунды, и поэтому хотела кинуться к нему и снять Яса с перил, и одновременно боялась стать причиной его падения, испугав его своим приближением. Как сапер на минном поле, по сантиметру приближалась она к белому тюлю, отгораживающему ее любимого внука. Время, прошедшее между моментом появления ее в зале с кастрюлькой котлет и первого касания занавески, открывающей доступ к двери, ведущей на балкон, показалось ей если не вечностью, то тысячелетней пыткой, а между тем прошло менее половины минуты. Она, не дыша, отодвигала невесомую материю, не дыша, двумя пальцами, приоткрывала дверь на балкон, не дыша, словно на канате, ставила на его порог свою ногу. Бесшумно, словно охотящаяся кошка, хотя в ее пятьдесят пять фигура ее напоминала скорее корову или бегемота, она, наконец, переступила этот порог. Голая спина внука оказалась в полуметре, еще мгновение – и она схватит его! Правая ее нога была на балконе, оставался черед левой: она переносила ее через порог, немного подавшись вперед, чтобы было удобнее схватить Яса за плечи.

От возбуждения и от того, что ее цель уже в одном миге от захвата, Надежду вдруг качнуло в сторону, и, потеряв равновесие, не имея под рукой ничего, за что можно было бы ухватиться, она всей своей многокилограммовой массой обрушилась на небольшой самодельный фанерный стеллаж, стоявший у левой стенки балкона. Она успела поставить руку, чтобы не обрушиться на стеллаж телом, а в следующую секунду шаткая самодельная фанерная полка, вместе со всеми пыльными банками, ждущими своей очереди на консервирование, стала падать вперед и вниз, вслед за соскользнувшей с нее правой рукой, отклоняясь от балконной стенки, к которой была прислонена. Бабушка, не имея больше опоры, тоже полетела вниз на пол вместе с полкой. Яса уже не было в поле зрения. Как в замедленном фильме, она видела только этот падающий стеллаж и банки, некоторые из них скакали по полу, а некоторые разбивались на сверкающие осколки, которые потом, как стрекозы на солнце, разлетались еще дальше в разные стороны.

Яс, стоявший уже истуканом около минуты на перилах, от внезапного и сильного звука бьющегося стекла, сильно вздрогнул. От этого его правая нога, вслед за резко распрямившейся спиной, скользнула с перил. Его левая нога, не в состоянии сбалансировать внезапный крен, соскользнула через миг вслед за правой, и Яс полетел вниз с балкона, хрипя от страха, как будто ему ножом разрезали горло. А потом в груди произошел взрыв и наступила темнота.

***

– В рубашке родился, Оля, – яркий свет брызнул прямо в глаза. Яс сморщился, открыл и снова зажмурил правый глаз. Врач, рослый мужчина в белом колпаке смотрел, улыбаясь во все зубы, на него, лежащего на диване в зале. Он, наконец, выключил свою яркую лампу, и Яс смог рассмотреть их: мужчину с седыми висками и чуть квадратным подбородком, и женщину – с круглым, добрым, немного плоским, как большой оладий, лицом. Оба были в белых халатах и колпаках, словно вышли из книжки про доктора Айболита. А почему баба Надя такая красная и заплаканная? А почему доктор спрашивает всякую ерунду? Яс автоматически отвечал на его вопросы, но с задержками: мысли в голове текли тягуче, словно тесто для тех самых оладий, выливающееся половником на горячую сковородку.