Николай Боровой - ВНАЧАЛЕ БЫЛА ЛЮБОВЬ. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том III. Главы XII-XXI

О его судьбе пан Юлиуш ничего не знал. Знал только, что профессор Житковски не был почему то арестован вместе со всеми и куда-то немедленно пропал после событий. Поначалу вспоминал, часто, и надеялся на лучшее – что удалось быть может пану профессору бежать куда-нибудь из Польши, ибо в ней становилось не выжить… Потом, когда стали страшно и откровенно преследовать евреев, надежды не оставалось… Наверняка погиб пан профессор, так или иначе, либо же суждено ему погибнуть. Судьба профессора Стернбаха, настигшая того еще в «лучшие» так сказать времена, не оставляла думать другого. Оттого-то он и был так изумлен, потрясен и счастлив одновременно, когда увидел пана профессора возле ворот, не так уж прямо и изменившегося внешне… О судьбе пани Магдалены он знал чуть больше – слишком уж известным было какое-то время страшное, случившееся с ней событие, и долго ходили слухи. «Я ведь, голубушка, как и все, наверное, вас давно оплакал. Никто не знает из наших общих знакомых, что вы живы… Наверное, вы и живы еще именно потому, что ваша судьба окутана для окружающих тайной. Страшно с вами судьба обошлась, милая. Но я вижу, вы душой такая же, как и прежде. Знаете, пани Магдалена, ваша королевская красота всё равно никуда не ушла, останется с вами до конца, ведь она была лишь отблеском вашей души и сути, так все думали и говорили. И талант ваш, милая, дорогая моя, верьте – не погиб и не погибнет, обязательно найдет себе не один, так другой выход. Вы главное верьте, милая, я вдвое старше вас и знаю, что вера – не слепая и напрасная, а та, которая всё видит и всё равно остается – это главное. Я так счастлив видеть вас вновь именно с паном профессором! Вы были такой красивой парой и все так радовались, глядя на ваш, так неожиданно состоявшийся союз»… Воспоминания нахлынули на пана Юлиуша при этих словах в особенности, и разговору на некоторое время пришлось затихнуть, чтобы и он, и остальные, могли вернуть себе самообладание…

Они до самого последнего момента не были уверены, что рассказывать пану Юлиушу, а что нет… Магдалена настаивала на том, что надо рассказывать всё, как есть и как сложилась судьба. Будь что будет. Он до последнего сомневался в этом, но в конечном итоге – поступил именно так. Слова о том, что «укрывать еврея – смертельная опасность» пан Юлиуш прервал коротко. «Пан профессор» – сказал он, так неожиданно для возраста засверкав глазами, и потому опустив их – «прошу вас замолчать, дорогой. Мы – поляки. Мы – люди, и все ходим под богом. Я уже слишком стар, чтобы дрожать и из страха предавать старых друзей. А ведь я знаю вас почти всю вашу, жизнь, пан профессор». Это окончательно и убедило Войцеха, что пану Юлиушу Мигульчеку можно и должно рассказать всё. А там – как выйдет. Суждено им быть преданными и выданными, хоть и не верится – так пусть это произойдет здесь, их неискренность не будет тому виной. Они рассказали всё, каждый – со своей стороны и по своему. Он рассказал даже про картину, которую застал в амбаре… Про то, что у Магдалены даст бог, должен быть ребенок. Сказал – «даст бог, что она, ревущая, вот, от одних воспоминаний, больше никогда не подумает и не сделает никакой глупости». А сам в конце разговора, начал, сцепив зубы, лить слезы, особенно – вынужденный рассказывать потрясенному пану Юлиушу события их последнего вечера в Конске… Долгая речь их закончилась, повисло молчание. Войцех дал этому молчанию застыть, сколько нужно, сказал только напоследок – «вот, дорогой, наша судьба, какова она есть, и она теперь в ваших руках… И простите, дорогой мой, что мы подвергли вас, пожилого человека, тяжкому испытанию, познакомив вас со случившимся… навалив на вас и ответственность, и мучительные переживания… Если вы можете по опыту что-то подсказать, помочь уже одним этим или хотя бы чуть-чуть приютив нас и дав перевести дух – помогите, мы просим вас. Но клянусь вам всем святым, пан Юлиуш – если вы не можете или боитесь подвергать себя и ваших родственников опасности, то скажите и мы пойдем дальше, и поверьте, чтобы не случилось – вспомним о вас, дорогой, только с добром и благодарностью». Пан Юлиуш посмотрел на него спокойно и пристально своими, кажущимися из-за очков «рачьими» глазами, и после воцарилось долгое молчание.

Он, пан Юлиуш Мигульчек, шестидесяти трех лет, потомственный краковянин, много видывал и знал в жизни… в непростое время довелось ему взрослеть, на еще более непростое выпала зрелость, а уж кончается жизнь в пору, по истине страшную… Он знал многих и разных людей. Он знал искушенных лжецов, которые выглядели образцами моральности и борьбы за истину. Он знал яростных и записных патриотов, кричавших с пеной у рта о великой Речи Посполитой от Эльбы до Днепра, которые не сумели отстоять свою страну в наставших испытаниях и сидели тихо, счастливые одной возможности выживать и держаться, или вообще стали предателями и коллаборантами. Такими был полон Краков и это была одна из веских причин, по которым он не любил и не хотел часто туда ездить. Слишком больно, нестерпимо больно и горько было видеть всё это. Он, наконец, видывал и таких откровенных, в своей откровенности и честности ни черта, ни наказания не боящихся людей, как пан профессор Житковски, которого он помнил еще студентом. Такие говорят правду, какова бы она ни была, ревностно борются за это, выглядят часто предателями и смутьянами, и часто же и клеймятся так. И всё же – они-то как раз настоящие патриоты и есть, и кто сразу умеет разглядеть и понять это, как он, а кому для этого надо пройти через время и потрясения, отрезвеление и муки совести. Он знал пана профессора еще еврейским юношей, выгнанным из дома и отверженным, с трудом поступившим в Университет. Он был свидетелем всего пути пана профессора, с подчас весьма драматичными поворотами и кульбитами, которыми тот был полон. Пан Юлиуш помнил профессора Войцеха Житковски во все его блистательные, полные труда, творчества, сражений и дискуссий, уважения студентов и коллег, двенадцать лет после возвращения в «альма матер». За это время у пана Юлиуша была возможность с самых разных сторон, во множестве событий и поступков узнать этого человека, множество же раз взглянуть на него со стороны, в том числе и критически, словно проверяя справедливость отношения к нему. Он любил и уважал пана профессора, и верил тому. Даже если бы не было этой их неожиданной и фантастической встречи и он просто узнал о том, что профессор Житковски жив, и ему сказали бы, что тот стал предателем – он никогда в такое не поверил бы. И даже не зная подробностей, услышав подобное от уважаемых и заслуживающих доверия людей – всё равно не поверил бы. Мало ли, что говорят. В этой жизни бывает всякое и для того, чтобы так страшно судить о человеке, надо глядеть ему в глаза. Вот, он уже два дня глядит в глаза пану профессору и бедной девочке, всё так же, самоотверженно и без памяти в того влюбленной, и знает все подробности, даже самые малые. Кажется, что они оба, поверх всех, таких возможных и логичных в этой ситуации опасений, сознательно решили рассказать ему всё, даже самое страшное, словно исповедовались. И пан профессор в особенности не скрывает даже того, как умело научился лгать и выживать за эти годы. И честно оставили ему право последнего решения – верить или нет, и как поступить. И он верит, до конца и безоговорочно. Он слышал только правду и в услышанном – он конечно на их стороне. Да, ситуация у них и вправду страшная, врагу лютому не пожелаешь. Обложены со всех сторон и по разным причинам. А приговор, вынесенный пану профессору подпольем, пострашнее немцев-то будет!.. Где оно, это подполье? Что делает? Походи по Кракову, по улицам и подворотням, по центру и окраинам, ищи и спрашивай – не найдешь. Да, все знают – что-то есть, доходят слухи о каком-то движении, вот – и судьба пана профессора тому подтверждение, но дела, дела-то где? Что, еще не настал час дел, не пришло время? Доколе же? Да, они тут живут возле границы со Словакией и там, слухи доходят, подполье и партизаны начинают поднимать голову, и отсюда туда ходят люди, и что-то несут же с собой, наверное, не просто так ведь. Поговоришь там и сям аккуратно – поймешь. Движение то есть – дела где? Дел не видно и не слышно, а вот поиграть в «предателей Великой Польши» да в «чистку рядов» – это мы, конечно же, мастаки!.. Только последний подонок мог поступить иначе, чем пан профессор. Он бы такому руки не подал, а вот – виновен именно пан Войцех. Что же – такая судьба и такие времена… Но он, сколько дано ему, простому старику сил, постарается помочь детям. Верит им и сколько есть возможностей – попытается не дать их судьбе на растерзание… Они ведь ему и вправду – как дети… он ведь так стар уже, и знает пана профессора почти всю жизнь того…