Григорий Максимов - Серебряная лилия

Конь Альбера стоял рядом, и ему стоило лишь протянуть руку, чтобы взять зверюшку себе.

Испытывая не менее нежные чувства, чем его госпожа, он начал гладить его по белоснежной шёрстке.

– Правда, прелесть? – мило улыбаясь, спросила баронесса.

– Вы правы, мадам. Истое чудо, – ответил юноша.

– Прикажите его отпустить? – с сильным немецким акцентом спросил стоявший рядом герр Юрген.

– Да, конечно, – ни секунды не колеблясь, ответила баронесса. – Хотя я с радостью забрала бы его с собой.

– Это можно устроить, – сказал немец.

– Нет, нет, что вы! – всплеснула руками она. – Такая прелесть просто должна остаться на воле. Отпускай его, Альбер.

Повинуясь желанию госпожи, он тут же спустил зайца вниз. Едва почуяв под лапками землю, тот, что есть мочи, бросился наутёк.

От души расхохотавшись, баронесса пришпорила кобылу и поскакала за ним.

– Догоняй, Альбер, – крикнула она оруженосцу, во весь опор удаляясь прочь.

Альберу ничего не оставалось делать, как во всём повиноваться жене своего патрона. Пришпорив своего мерина, он устремился за ней.

Пустив лошадей свободным галопом, они скакали через укрытое белым полотном поле, преследуя удирающего со всех лап беляка. Баронесса и не думала его снова ловить, а помчалась за ним лишь ради забавы. То и дело им приходилось резко поворачивать, дабы успеть по петляющему и извивающемуся заячьему следу.

Время перевалило уже далеко за полдень, и короткий зимний день близился к вечеру. Небо, ещё с утра такое тёмное и унылое, стало потихонечку проясняться. Сквозь разрыв в облаках показалось катящееся к закату красное солнце. Мороз, такой лютый с утра и слегка ослабший к полудню, к вечеру вновь стал крепчать.

Дождавшись, когда заяц таки скроется в небольшой ракитовой рощице, найдя там своё долгожданное спасение, баронесса и оруженосец повернули коней назад. На обратном пути, исполненная непринуждённости, домина продолжала болтать со своим слугой. Альбер же, изо всех сил преодолевая робость, какую он всё ещё испытывал перед госпожой, как мог, старался поддерживать их разговор.

Тем временем успел появиться Ги, знаменуя собой удачное завершение охоты. Следом за ним двое застрельщиков, оставляя на снегу мазанный кровяной след, волочили тушу забитого кабана. Третий застрельщик нёс на плечах добытую вдобавок косулю. Все приветствовали их криками и рукоплесканиями.

Потратив некоторое время, чтобы водрузить трофеи на лошадей, охотники двинулись вдоль дубравы – искать место для ночного постоя.

К этому времени совсем стемнело. Небо стало чёрным, как сажа. Ни звёзд, ни луны – будто всё провалилось куда-то. А к трескучему морозу прибавился ещё и ноющий ледяной ветер, пронизывающий до костей и швыряющий в лицо колючие хлопья снега.

Будучи в лесу как у себя дома и ориентируясь в нём лучше, чем кто-либо иной, Ги повёл отряд к лагерю лесорубов, решив, что стать на ночлег будет лучше всего именно там.

Их путь пролегал через узкую просеку, проложенную сквозь густую дубраву. Темно было хоть глаз выколи. Ги едва смог высечь искру из замёрзшего огнива, чтобы разжечь свой факел. А от него уже зажгли свои факелы Альбер, герр Юрген и двое других охотников. И огни их стали, словно путеводные светочи в бездне непроглядного мрака.

Лишь спустя час езды через зловещий ночной лес, стенающий под ледяным ветром, охотничий отряд добрался до лагеря лесорубов, укрывшегося в самой лесной гуще. Сначала, сквозь непроглядную морозную мглу, показалось мерцающее пламя костра, затем очертания простеньких домишек и находящихся возле них людей. Продрогшие, уставшие, и, самое главное, голодные путники могли вздохнуть с облегчением.

Это было небольшое поселение из семи домиков, где жили лесорубы со своими семьями, и множества подсобных построек – конюшен, сараев, складов и прочего.

Это были единственные люди во всём баронском имении, коим официально разрешалось валить лес. Они не только добывали дрова для топки, в которых ежедневно нуждался баронский замок и сопредельные с ним жилища, но и заготавливали строительный лес, в коем также имелась постоянная нужда. В качестве платы за труд им разрешалось продавать лес крестьянам и мастеровым, но, конечно же, с отчислением львиной доли выручки в казну баронства.

Ги, как и остальные охотники, хорошо знал лесорубов, и даже вёл дружбу с некоторыми из них. Объезжая вверенные ему владения, он часто останавливался у них, а иногда и подолгу жил в их лагере. Все, кто в ту минуту был на улице, с радостью встретили этих нежданных гостей. Закончив свою работу ровно на закате солнца, лесорубы, вместе со своими жёнами и подругами, расселись вокруг костра и с заливным смехом травили байки.

Настоящий фурор произвело появление баронессы. Все, находящиеся вокруг, были её верноподданными, но мало кто из обитателей лагеря до этого видел её живьём. Когда госпожа сошла с лошади, лесорубы приветствовали её нижайшими поклонами, а некоторые даже припадали с поцелуями к подолу её шубы. Возле костра ей отвели самое почётное место, для чего из дома даже вынесли высокий дубовый стул. Мужчины откровенно любовались красотой и роскошью своей госпожи, то и дело рассыпаясь во всяческих комплиментах, а женщины смотрели как с долей восхищения, так и с долей плохо скрываемой зависти.

Воздух в лагере был просто пропитан чарующим ароматом свежесрубленного дерева и застывших на нём капелек древесной смолы. К нему добавлялся запах костра и восходящий из открытых бурдюков дух красного пино-нуар. Вскоре к ним добавился ещё и просто сводящий с ума аромат жареной дичи.

Как опытный охотник, знающий толк в разделке своих трофеев, Ги быстро освежевал кабанью тушу и разрубил её на крупные куски. Другие охотники разрезали эти куски на порционные и, насадив на шомполы, жарили на открытом огне. Следом за кабаном последовала и косуля.

Небольшая устроенная пирушка удалась на славу. Около полуночи, сытые и захмелевшие, охотники стали укладываться на ночлег, с радостью предоставленный им лесорубами.

Баронессе предложили устроиться во вполне добротном домике старосты лагеря, для чего сам староста с преогромной радостью со всей своей семьёй ушёл ночевать к соседям. Сама же баронесса нисколько не была против такого ночлега, и с радостью приняла сие предложение. Во всяком случае, это было лучше, нежели ночевать в шатре, лёжа на медвежьей шкуре, постеленной прямо на голую землю, да к тому же ещё и полностью одетой.

Когда все уже разошлись, Альбер всё ещё продолжал сидеть у костра, аппетитно смакуя жареное кабанье рёбрышко. Выпитый бурдюк вина мог бы уже склонить в сон, но трескучий мороз напрочь выгонял весь хмель.

Покончив с рёбрышком и бросив его лежащим рядом собакам, Альбер тоже хотел было отправиться спать, но тут его окликнул герр Юрген. С трудом говоря по-французски, баварец сообщил, что его зовёт к себе госпожа.