Григорий Максимов - Серебряная лилия

Но куда чаще его собеседником становилась мадам Анна. Конечно же, баронесса не обладала всей учёностью бернардинского монаха, но как для женщины своего времени она была вполне образована. Обычно в большой компании из оруженосцев, фрейлин и слуг, но и часто наедине друг с другом, они по очереди читали гениальные строфы, а потом долго обсуждали прочитанное. За этими пространными беседами и проходили их зимние вечера.

Но всё чаще, особенно когда он оставался один, и когда его ум покидали размышления о божественной поэме, он задумывался об их отношениях с мадам Анной. Он часто вспоминал ту декабрьскую охоту и ту бурю эмоций, охватившую его после ухаживаний за сеньорой в домике лесоруба. До того момента, да и после, он старался списывать всё на «fine amour», или «утончённую любовь», принятую при всех знатных дворах ещё во времена трубадуров прошлых столетий, и состоящую из строго определённых правил и придворных обычаев.

«Fine amour» была своего рода дань уважения, которую вассал оказывал жене своего сюзерена. Также как ему он был повинен воинской службой, ей он был повинен серенадами, комплиментами и прочими знаками внимания. В свою очередь, дама могла отвечать на эти ухаживания лёгким флиртом, тем самым воздавая своим поклонникам небольшую награду за их труды. Но упаси Бог, если эта игра выходила за рамки строго определённых правил. Ведь тело женщины не принадлежало ей самой – оно принадлежало её супругу, и посягательство на него могло расцениваться как покушение на собственность господина. К тому же к верности жён, наряду с их способностью к деторождению, предъявлялись самые жёсткие требования: от этого зависела правильность наследования.

Особое место занимали отношения между дамой и оруженосцами её мужа.

В возрасте семи лет мальчиков отнимали от матерей, и их дальнейшая жизнь проходила исключительно среди мужчин. Двор был школой, в которой мальчики проходили обучение при сюзерене их отца или же дяде по материнской линии. Естественно, что дама, жена патрона, принимала участие в воспитании будущих рыцарей. Признанная покровительница живущих при дворе юнцов, она в их глазах заменяла им мать, от которой они были оторваны ещё детьми. Она была их доверенным лицом, наставляла их и имела на них неоспоримое влияние. Ведь дама делила с их господином не только ложе, но и помыслы. Вместе с супругом она могла присутствовать на тренировках и всяческих соревнованиях, на которых мальчики стремились отличиться и завоевать внимание господина.

Но чем дольше длилось их общение, тем отчётливей он понимал, что их отношения уже давно перешагнули рамки игры в «fine amour», установленные правилами придворного этикета. Он терялся в догадках о том, какие чувства может испытывать к нему жена патрона, но в ещё большее смятение его приводили чувства, которые испытывал он сам.

Он не мог назвать их любовью – в его понимании любовью было то, что он испытывал к Малютке Софи. Он восхищался её красотой, напоминавшей красоту статуэток Божьей матери, её овечьей кротостью и абсолютно детской наивностью. Он ухаживал за ней за столом, хотя по этикету это и так входило в его обязанности, посвящал ей стихи, какие мог сочинить сам, да просто любовался её симпатичным и миловидным личиком. Они вместе росли. Когда он поступил на пажескую службу ко двору барона, ещё отцу господина Клода, ему было семь, а Софи, когда она появилась при дворе, всего пять. Он сразу же влюбился в эту кроткую, похожую на маленького котёнка, девочку. Лишь спустя годы, когда они подросли, и их дружба окрепла, он узнал страшную тайну, которую та молча хранила.

Софи происходила из небогатого, но старинного рыцарского рода ла-Круа, имевшего владения в южной Шампани. Это была семья, жившая весьма скромно как по дворянским меркам, но гордая рыцарскими традициями и чистой незапятнанной родословной. Но случилось так, что дед Софи по отцовской линии, благородный рыцарь Гийом де ла-Круа, овдовев, решил вступить в орден «Бедных рыцарей Христа и Соломонова храма"*. Став тамплиером в конце прошлого столетия, он нёс службу на Кипре, куда переместилась резиденция ордена после потери крестоносцами последнего оплота на Святой земле. Прослужив на Кипре десять лет, он вернулся во Францию, где служил комендантом одного из орденских замков.

В то роковое утро, тринадцатого октября 1307 года, он был арестован вместе со всеми тамплиерами Франции и заключён в замок Жизор, к этому времени ставший королевской тюрьмой. Но, как ни старались помощники палача, всё туже затягивая вороты дыбы, они так и не добились он него признательных показаний, обличавших его самого и весь орден в ереси и идолопоклонстве. Он умер в сыром застенке, больше не увидев белого света, даже не дожив до дня оглашения приговора. Так, умерев без признания, и как следствие, без покаяния, Гийом де ла-Круа навеки запечатал себя клеймом нераскаявшегося еретика.

Он умер с честью, как и подобает истинному дворянину, так и не оболгав ни себя, ни своих товарищей по оружию. Но едва этот le chevalier sans peur et sans reproche*, лёжа с вывернутыми суставами на мокром полу каземата, испустил дух, как молот королевских репрессий обрушился на его родню. Таковая участь постигла семьи многих храмовников, особенно тех, кто так и не сознался в возложенных на них обвинениях. Ведь не только сыном или братом, но и быть хоть каким-то родственником еретика было ой как опасно.

Как только истерзанное тело уже мёртвого тамплиера было сожжено на костре, а обугленные останки как мусор сброшены в реку, как тут же его семья была лишена всех титулов и владений. Их родовой замок, полученный в лен свыше трёхсот лет назад от самого Гуго Капета*, был попросту конфискован. Двое братьев Гийома де ла-Круа и трое их старших сыновей, попытавшиеся оказать сопротивление королевским войскам, были зверски убиты, а вся остальная семья просто выброшена на улицу.

Отец Софи, будучи двенадцатилетним подростком, оказался один, без всяких средств к существованию. Сын благородного рыцаря мог бы с лёгкостью пополнить несметные полчища нищих и попрошаек, но, благо, его приютил один из лакеев, всю жизнь прослуживший их семье, и также как его хозяева, оставшийся не удел.

Он поселил мальчика в Труа, в небольшом домике, принадлежавшем его сестре. Эта семья легко приняла изгнанника, к тому же лакей назвал его другим именем и выдал за осиротевшего сына своего друга.

Так, потомок рыцарской семьи стал жить в простом городском доме, уже сам будучи на ролях прислуги, да к тому же подрабатывая посыльным в некоторых городских мастерских. Немного повзрослев, он смог устроиться подмастерьем в одну из них, где и проработал всю оставшуюся жизнь. И всю свою жизнь ему приходилось, как самую страшную тайну, скрывать своё истинное имя и своё истинное происхождение. Жениться ему удалось лишь на бедной девушке, дочери мелкого подёнщика, а жить в ветхом съёмном домишке за пределами крепостной стены города. Но и такой судьбе сын «проклятого еретика» был вполне рад.