Григорий Максимов - Серебряная лилия

Вскоре в этой бедной семье родилась дочка Софи. До семи лет она вела крайне скромную, полунищую жизнь обитательницы городских окраин, занимаясь домашней работой и помогая матери по хозяйству. До поры до времени она и знать не знала, кто на самом деле её отец, и считала себя обычной простолюдинкой, коей являлась лишь наполовину.

Но в один прекрасный день случилось настоящее чудо. Отец Софи смог устроить её прачкой в замок Крак де Жаврон, в ту пору, когда был жив ещё отец господина Клода. Возможно, решающую роль сыграло тут то, что старый барон, хоть и не имея никакого отношения к ордену, тайно симпатизировал тамплиерам. Через некоторое время эта бедная маленькая прачка была произведена во фрейлины его жены, а затем во фрейлины жены его старшего сына. И лишь немногие в замке знали подлинную историю Бедной Малютки Софи.

Вот откуда происходили и её бесконечная скромность и овечья кротость, помноженные, к тому же, на небывало пылкую набожность. И вот почему она так сильно отличалась от двух других фрейлин, Кларисс и Урсулы, родившихся и выросших в настоящих дворянских семьях.

Из духовных лиц о секрете Софи знал только лишь фра Ансельмо. Призванный в силу своего сана гнать и клеймить всех отступников и даже их далёких потомков, бернардинец понимал и опекал Софи, старательно выслушивая все её жалобы и мольбы. Конечно, не произнося в слух ни слова, он на чём свет стоит поносил тогдашнего короля Филиппа Красивого и тогдашнего Папу Климента V, считая, что погубив тамплиеров, они опозорили не только себя, но и всю Римскую церковь. И вот почему он с таким упоением читал строки дантевской «Комедии», где поэт упёк в Ад Климента V, в одну компанию с Николаем III, а Филиппа Красивого и вовсе превратил в ужасного великана, служащего самому дьяволу.

Но Альберу было глубоко наплевать на всю эту историю, он был влюблён в неё, и этим всё объяснялось.

Он часто сочинял стихи, что то вроде:

Хотя в самом Провансе никогда и не был, а лишь пытался подражать южно-французским трубадурам, чьи времена уже давно канули в небытие. И многие из своих строк он посвящал Софи, считая её своей непревзойдённой музой.

Симпатия между фрейлинами и оруженосцами была самым обычным делом, и она не только не запрещалась, а напротив, всячески поощрялась. Следили лишь затем, чтобы до свадьбы, упаси Бог, не произошло то, что обязательно должно произойти после свадьбы. Обычно, отслужив достаточный срок оруженосцем, юноша своим бывшим господином посвящался в рыцари, тем самым становясь равным ему, а его избранница, отслужив фрейлиной при жене господина и выйдя замуж за новоиспечённого рыцаря, становилась дамой, также как её прежняя госпожа.

Но так могло быть лишь в том случае, если молодые были равны друг другу по происхождению. И лишь иногда сын герцога или графа мог жениться на дочери простого не титулованного шевалье средней руки, да и то, только если он был младшим сыном в семье или же был обделён отцовским наследством. Дворянину, не нашедшему себе ровни, надлежало всю жизнь прожить холостым и умереть бездетным, нежели смешать свою кровь с кровью простолюдина.

Но в случае с Бедной Малюткой Софи дела были и вовсе плохи. Мало того, что она наполовину была простолюдинкой, да к тому же ещё была внучкой еретика. А быть внучкой еретика куда хуже, нежели босоногого бездомного. К тому же, старинный род ла-Круа, после конфискации его владений, просто перестал существовать, фамилия была вычеркнута из всех метрических книг, а герб стёрт из всех гербовников. И мог ли он, чистокровный нормандский дворянин, чей далёкий предок был одним из многих сыновей самого Роллана*, связать себя браком с женщиной со столь запятнанной родословной. Конечно, нет. Ни один священник не согласился бы освятить этот брак. Не говоря уже об обществе, которое ни за что не приняло бы ни их самих, ни их отпрысков. Конечно, можно было просто-напросто подделать биографию Софи и написать ей новую родословную, но в случае раскрытия такой подвох мог стоить жизни и им самим, и их детям и всем, кто мог бы быть в этом замешан.

Но в ту пору Альберу было всё равно, кем является его муза и какая у неё родословная. Ему нравилось сидеть с ней за столом, помогать ей по каким-нибудь делам, и просто любоваться её милым и кротким личиком.

Но всё чаще его ум стали занимать чувства, которые он начинал испытывать к мадам Анне. И эти чувства были так не похожи на те, что он испытывал к Малютке Софи. Он стал плохо спать, то и дело просыпаясь ночью и не имея сил заснуть аж до самого утра. Стал плохо есть, через силу заставляя себя глотать даже самые вкусные яства. И это при том, что, казалось бы, совсем недавно он и представить себе не мог, что такое плохой сон и плохой аппетит. Он стал ужасно раздражительным, злился по любым мелочам и совершенно не мог долгое время заниматься одним и тем же делом. Даже чтение «Комедии» для него из удовольствия порой становилось пыткой. Особенно тогда, когда рядом была госпожа.

Дабы бороться с этой напастью, он прибегал к разным средствам. Со всей яростью отдавался тренировкам, гарцуя на коне, сражаясь в спаррингах, или же просто рубя мечом деревянный столб. За ужином напивался до такой степени, что едва мог добраться до кровати. Или же среди ночи окунался в кадку с ледяной водой.

Спасением от сей напасти для него стали испытанные методы фра Ансельмо. Кому как не ему, бернардинскому монаху, были известны все способы борьбы с соблазнами бренной плоти.

Прознав в одной из доверительных бесед о страстях, донимающих его подопечного, бернардинец тут же вызвался ему помочь.

Первым делом он прочитал ему небольшую проповедь, в которой несколько раз повторил слова святого Петра Дамиана*: «Женщина – это приманка сатаны. Женщины – это яд для мужских душ.» После чего дал несколько дельных советов. Например: «Если тебя донимают мысли о её теле и о её прелестях, представь себе её внутренности, которые скрываются под этими прелестями, её потроха, и ты сразу же почувствуешь отвращение к ней», или же: «Если тебя беспокоят мысли о её красоте, то представь её мёртвой. Что может быть хуже, чем гниющий труп, поедаемый червями и источающий удушливый смрад.»

Едва он стал понимать, что его чувства уже давно вышли за определённые рамки, то сразу же стал пытаться ограничить своё общение с госпожой. А потом и вовсе стал избегать её, решив, что именно так будет лучше для них обоих.

Чтение «Комедии», за которым им невольно приходилось быть вместе, подходило к концу. Философские беседы, порождённые этим чтением, успели поднадоесть. Да и морозная зима, с её короткими серыми днями, закончилась. Больше не было необходимости постоянно находиться в столь тесном кругу.