Григорий Максимов - Серебряная лилия

Но даже театр, как и прочие виды искусства, не избежал симбиоза с христианством. Отойдя от суровых запретительных мер, церковь даже стала включать элементы театра в свой арсенал, благодаря чему возникла так называемая «литургическая драма», представлявшая собой диалогический пересказ евангельских сюжетов. Писались они на латыни, диалоги их были краткими, а исполнение строго формализовано.

Но в 1210 году Римский Папа Иннокентий III* издал указ о запрещении показа литургических драм в церквях. Взамен этого показ театрализованных евангельских сюжетов был вынесен на паперть, и литургическая драма стала полу-литургической.

И именно из этих полу-литургических драм и родилась её величество мистерия.

Главное отличие мистерии от «официального» церковного театра было в том, что она устраивалась уже не церковью, а городским советом – муниципалитетом вместе с ремесленными цехами. Авторами мистерий чаще выступали уже не монахи, а учёные-богословы, юристы, врачи и всякие «грамотные люди». Хотя основной темой для мистерий всё ещё оставалась старая как мир тема грехов и расплаты за них после смерти.

Мистериальные представления становились настоящей ареной для соперничества и состязания городских ремесленников, стремящихся продемонстрировать как артистическое мастерство, так и богатство своего содружества. Каждый из городских цехов получал «на откуп» свой самостоятельный эпизод мистерии, как правило, наиболее близкий своим профессиональным интересам. Так, к примеру, эпизоды с Ноевым ковчегом ставили корабельщики, Тайную вечерю – пекари, поклонение волхвов – ювелиры, изгнание из рая – оружейники. Большинство ролей также исполнялось мирянами-ремесленниками.

Соперничество цехов обусловило постепенный переход от любительских постановок мистерий к профессиональным. Нанимались специалисты, занимавшиеся устройством сценических чудес, так называемые «руководители секретов»; портные, шившие за счёт цеховых организаций сценические костюмы; пиротехники, разрабатывающие эффектные трюки пыток в аду и пожаров в день Страшного Суда. Для осуществления общего руководства и координации действий сотен исполнителей назначался своего рода режиссёр-постановщик, так называемый «руководитель игры». А вся подготовительная работа могла длиться до нескольких месяцев.

На площади перед Notre Dame de Reims творилось нечто невообразимое. Пять больших сцен-подмосток стояли полукругом перед собором кулисами к паперти и фронтом к толпе, будучи заполнены самыми разными декорациями. Перед ними, пока ещё оставалось время до начала представления, вертелась целая сотня самых разномастных артистов, от простых шутов, потешавших толпу голым сидельным местом, до самых настоящих виртуозов циркового искусства. Перед подмостками в центре площади был устроен настоящий бассейн, должный сыграть свою роль в мистерическом повествовании. Вокруг всего этого, плечом к плечу, толпилась несметная зрительская толпа, которую, ради сохранения некоторой дистанции между зрителями и артистами, приходилось сдерживать милицейским сержантам. Все деревья, карнизы и крыши также были увешаны желающими поглазеть на будущее представление.

Начинало темнеть, и именно этого терпеливо дожидались устроители зрелища, дабы в вечерних сумерках мистерия обрела ещё большую торжественность.

Как и подобает действу такого масштаба, начиналось оно с начала всех начал, а именно – с низвержения с небес мятежных ангелов.

«И упал ты с неба, пресветлый Денница, „сын зари“, возмутившись против Отца своего!» – произнёс свои первые строки главный чтец. «И упал ты с неба, пресветлый Денница, „сын зари“, возмутившись против Отца своего!» – завторили ему остальные чтецы, будучи расставленными в разных местах и создавая эффект эха.

«И получил воздаяние за гордыню свою, и лишился светлого имени своего – Люцифер, и назвался ты новым именем – сатана, и возненавидел ты Отца своего и всех чад, сотворённых Им. И уволок ты многих ангелов за собой, обратив их в падших легион. И стал ты главой всех бунтарей и противников Божьих!» – продолжал вещать главный чтец, а остальные чтецы за ним повторять.

Разыгрывалась же вся эта сцена на высоченном подмостке, сколоченном из брёвен и обложенном целыми охапками белой овечьей шерсти, должной изображать облака. Битву между сторонниками Люцифера и архангела Михаила воплощали солдаты городской стражи и личные гвардейцы архиепископа Реймского. Стражники, естественно, изображали восставших, а гвардейцы архиепископа – «истинных сынов Божьих». И хотя зрители легко могли различить их по сюрко, которые они носили и в повседневной жизни, разница дополнялась тем, что «восставшим» на правое плечо были повязаны чёрные ленты, а «истинным сынам» – лазурно-голубые.

На небольшой, но высокой платформе завязалась настоящая битва, напоминавшая сражение на крепостной стене, с той лишь разницей, что дрались тупым оружием и с тем условием, что стражи во главе со своим капитаном, который и играл роль самого могущественного и гордого ангела, будут слегка поддаваться. Налегая всеми силами на войско лукавого, гвардейцы архиепископа сталкивали их вниз, где для актёров, но никак не для их персонажей, были заранее подстелены охапки соломы. Если же, не совладав с «падшим», кто- либо из «ангелов» сам падал вниз, то сорвав с плеча лазурную ленту, он сам себя признавал «падшим».

И как ни прискорбно было наблюдать за перебранкой в воинстве небесном, завершилась она полной победой архангела Михаила и «истинных сынов Божьих».

А Люцифер – «сын зари» – ниспал, и ад, где был навеки закован в цепи на самом его дне. Те же, кто сошёл за ним, также пали, обратившись – в сонмище бесов.

На несчастного капитана, игравшего столь ответственную и опасную роль, надели самые настоящие кандалы и затащили вовнутрь павильона, располагавшегося под помостом и должного изображать ад. Остальные же «падшие» кто разбежался, покинув своего повелителя, а кто последовал вместе с ним, укрывшись за ширмами павильона.

На минуту всё действие прекратилось, и над площадью нависла тишина. Все молчали, ожидая, что будет дальше. Слышен был лишь мартовский ветер, завывавший в сводах и арках собора и как бы аккомпанирующий развернувшемуся перед ним действу.

И вдруг ширмы павильона раздвинулись, и на опешившую толпу бросилась целая свора самой разношёрстной нечисти – чёрных собак, чёрных кошек, чёрных петухов, козлов, ворон и прочей живности.

Эффект был столь неожиданным и грандиозным, что некоторых слабонервных чуть было не хватил удар. Вся эта гавкающая, мяукающая, блеющая и кукарекающая живность мгновенно разнеслась по площади, то убегая, то улетая, то набрасываясь на зрителей. Стражники же, в свою очередь, наскоро вымазав лица сажей и вывернув свои сюрко наизнанку, сопровождали всё это неистовым хохотом и богохульными выкриками. Схватив на руки чёрного кота или чёрную курицу, они, хохоча, носились по площади, некоторые при этом норовили схватить трёхлетнего ребёнка или симпатичную молодую девицу, изображая этим похищение их нечистой силой.