Даниил Корнаков - Один я здесь…

– …два-а железных костыля-я-я! – жердями Сергей изобразил костыли, зажав их концы под мышками. – Из села мы трое вышли, трое первых на селе. И остались в Перемышле двое гнить в сырой земле!

Большими глазами немец смотрел так, что Сергей понял, что тот держит его за сумасшедшего. Но он продолжал петь:

– Я вернусь в село родное, дом срублю на стороне!

Немец очухался и снова затянул песню, пытаясь перепеть охотника:

– Расцветай в сиянье счастья!..

– Ветер воет, ноги ноют!..

– …Процветай моя страна!

– …Будто вновь они при мне!

На несколько секунд подвал в крохотной хибарке в гуще леса превратился в сущий балаган: Сергей пытался танцевать с двумя жердями под мышками, не забывая при этом горланить песню. Со стороны это выглядело нелепо: одно неловкое движение, и старик точно упадет. А вот немцу ничего не оставалось, кроме как из последних сил раздирать глотку так, что жилы на шее набухли от подступившей к ним крови. Какофония русско-немецких голосов закончилась тогда, когда Ганс, так и не допев строчку, замолчал.

– Ну что, Ганс! Все?! Умолк, наконец?! – по лицу Сергея расползлась победоносная улыбка, но тут же исчезла, как только он взглянул на немца: его голова была опущена, подбородок касался груди, а изо рта вытекла ниточка вязкой слюны. – Ёлки зеленые…

Он подошел к немцу, взял его за подбородок и посмотрел в лицо. Юноша бормотал что-то нечленораздельное, наверняка продолжал петь.

«Пить хочет» , – подумал Сергей.

Не теряя ни секунды, он поднялся в хибару, зачерпнул стакан воды из ведра и принес немцу.

– Пей.

Губы фрица тянулись к воде, но не отступающая до сих пор гордость не позволяла им разомкнуться, и тогда Сергей применил известный всем прием: зажал большим и указательным пальцем его ноздри.

– Пей, не выпендривайся!

Не выдержав, немец все же открыл рот, и охотник силой влил ему содержимое внутрь. Юноша жадно глотал воду, кадык его заходил ходуном.

– Еще… – голос с трудом было слышно. – Еще…

Сергею не понадобился перевод, и так было понятно, чего он хочет.

– Сейчас, сейчас, обожди…

Он притащил ведро, зачерпнул целиком стакан. На этот раз немец не сопротивлялся, даже, наоборот, приоткрыл рот и позволил охотнику осторожно его напоить.

– Еще…

Очередная кружка была осушена за несколько секунд.

– Еще…

– Все, Ганс, хватит с тебя. Постепенно надо, сразу столько пить нельзя – хуже будет.

Немец согласно кивнул.

– Так, сиди тут… – сказал Сергей и снова поспешил к лестнице. Поднимаясь по ступеням, он осознал, что за ерунду сморозил: сиди тут! Да куда он, собственно говоря, может деться с завязанными-то руками?

Растопив буржуйку, Сергей наскоро разогрел оставшуюся картошку, недоеденную в обед. Запах привлек Борьку. Пес вылез из конуры и принялся корябать дверь хижины.

– Борька, фу! Иди спи!

Тот, обиженно заскулив, поступил так, как приказал хозяин.

Немец смотрел на кусочек жареной картошки, положенный в ложку, с большим аппетитом, но отказывался открывать рот. Остатки высокомерия не позволяли ему согласиться на подачку.

– Ганс, я тебя умолять не буду. Лучше ешь.

Из живота немца послышалось предательское урчание, заставившее Сергея ухмыльнуться.

– Не тяни кота за хвост… давай! Жри, в конце-то концов.

Осторожно, не отрывая взгляда от Сергея, белокурый юноша открыл рот и откусил половину картошки.

– Хороший мальчик, а теперь следующую… Давай, за дядю Адольфа и его скорую кончину…

Немец съел картошку.

– …а эту за победу советской армии…

Еще одна ложка была съедена.

– Ну вот, видишь, как все просто!

Немец, так и недоев до конца тарелку, уснул прямо во время кормёжки. Впрочем, уснул – это мягко говоря, точнее будет сказать – вырубился. Обессиленный и истомленный, он склонил голову и тяжело задышал. Когда лицо немца стало видно не полностью, Сергею показалось, что это его Максимка, уж очень было похоже сопение. Он постарался отогнать эту мысль как нечто постыдное и решил проверить рану, а заодно поменять повязку. Охотник не был уверен, что с ногой все было хорошо, хоть и выглядела она намного лучше, чем несколько дней назад.

Сергей покинул подвал и лег на лежанку, чтобы попытаться уснуть. Он нестерпимо устал, глаза щипало от влаги, и, казалось, он вот-вот погрузится в сон, но ему это так и не удалось. Голова была забита мыслями о минувшем вечере и походила на мешок, готовый порваться от тяжелого содержимого. Чертов Ганс окутал мысли. Сергея бесила его упертость, но и восхищало его мужество. Все же крепкий он малый, почти как его Максимка…

Уснуть удалось только на рассвете, но сон длился недолго: час спустя Борька лаял на всю округу, зовя хозяина на ежедневную прогулку по охотничьей тропе.

7

Проснувшись, Клаус увидел, как старик перевязывает его ногу куском светлой ткани. Обмотки прежней повязки со следами почерневшей крови лежали совсем рядом. При взгляде на них у него все сжалось внутри – неужели он потерял столько крови?

Русский заметил, что он проснулся.

– Доброго утра, Ганс, – из всего сказанного получилось различить лишь «Ганс».

– Мое имя не Ганс, а Клаус! Лейтенант Клаус Остер!

– На вот, жри. И болтай меньше.

Русский из кармана достал сухарь черного хлеба и протянул к его рту. Клаус поморщился при виде чёрствого куска, лежавшего не пойми где. Старик это заметил.

– Прости, Ганс, тушёной капусты с колбасками не было, – в голосе чувствовалась издёвка. – Тебе нужно жрать, чтобы нога скорее зажила, ясно? Жрать!

Клаус по-прежнему не понимал ничего из сказанного, но к уху прицепилось слово «жрать», которое старик произносил чаще всего. Чтобы выяснить его значение, Клаус решил поступить следующим образом.

– Срать? – спросил он.

Старик на несколько секунд задержал взгляд на Клаусе, а затем его как током ударило: он закатился смехом так, что из глаз потекли слезы, а лицо цветом стало напоминать спелый помидор.

– Вот же выдал, немчура! – сказал старик и тяжело выдохнул, пытаясь успокоиться. – Срать ты будешь уже после, я как раз нашел тут подходящее для этого дела ёмкость, а сейчас – жрать! Ж! Ж-р-а-т-ь! – он поднес воображаемую ложку себе ко рту и повертел ей, изображая прием пищи. – Ферштейн?

Клаус наконец-то понял значение этого странного слова и, дабы закрепить его, обратился к старику.

– Кушать, – он изобразил чавканье. – Жрать?

– Да, да! Еще раз повтори – ж-р-а-т-ь.

– Жи… ха-а… ть. Жихать!

– Неплохо, пока пойдет.

Лицо старика засияло радостью учителя, наконец вдолбившего в голову ученика элементарное правило. Или ему было просто приятно услышать свой язык со стороны. Хотелось бы и Клаусу услышать родной немецкий от кого-нибудь в этом богом забытом подвале!