Александр Жданов - И взошла звезда полынь

Профессор прошёл в кабинет, и оттуда вскоре донеслось:

– Ну, что я говорил?! Ох, не к добру, не к добру связались мы с этими англо-саксами. Вот полюбуйтесь, что их посол говорит. – Профессор вышел из кабинета, держа в руках номер «Нового времени».

– Полюбуйтесь. Вот интервью этого Джоржа Бьюкенена. Они, англичане, не наступают, дескать, потому, что снаряды накапливают. Вот накопят, тогда и ударят. Мы ушли из Польши, мы оставили Ковно и Вильно, а они снаряды накапливают! – профессор тыкал в страницу газеты снятым пенсне. Это означало, что он крайне возбуждён и раздосадован. Татьяна поспешила успокоить отца и отвела его в кабинет. Оттуда долго ещё доносилось:

– Ох, нахлебаемся мы, нахлебаемся мы горя с этими союзничками. И государь на беду себе возглавил Ставку. На него же теперь всех собак повесят.

– Может, ты сгущаешь краски? – попыталась успокоить мужа Александра Аркадьевна.

– Какое там! Государя не уважают – вот в чём беда. Давеча слышал, как один земгусар поносил императрицу, сплетни передавал. Ладно, земгусары, известное дело, те ещё вояки, но чтобы человек в форме поносил государыню?! Ладно, не государыню, но жену своего главнокомандующего, даму – такое я отказываюсь понимать! Что-то изменилось в мире. Словно после газовых атак у многих разум помутился. Мерзко! Скверно! Вы только поглядите: нынче многие мужчины не только не стыдятся своих дезертирских настроений, но и кичатся ими. Танюша вон увлеклась новомодными поэтами, но что они проповедают?! Ты уж извини, Татьяна, но не удержался, взял у тебя со стола газетку, прочитал. Автор, видите ли, гордится тем, что не идёт в шрапнельный дым. Я правильно запомнил?

Татьяна поняла, о каком стихотворении говорил отец. Она и сама была в растерянности. Варя снабжала её новой литературой, горячо посвящала в свою веру. Татьяна пыталась понять, но многого не понимала. А в стихотворении, о котором говорил профессор, Татьяну смущало и другое, что она не решалась и даже стыдилась оформить словесно. Её смущало, что в стихах, написанных от имени мужчины, сказано:

Странно было читать такое. Варя, правда, изредка намекала ей на новые нравы, царившие в богемной среде, но Татьяна гнала догадки прочь: они были стыдными.

Знала Татьяна и другое стихотворение – своеобразный ответ этому ломано-жеманному поэту. Ответил другой поэт – громогласный и высокого роста, выступавший почему-то в жёлтой женской кофте. Татьяна так и не решилась спуститься в подвал, в поэтическое кафе, и поэта ей издали показала Варя. Она же и стихи дала прочитать:

Татьяне было трудно разобраться: с содержанием она готова была согласиться, однако читать не только вслух, но и про себя никогда не стала бы, особенно последние строки: уж слишком неприлично они звучали.

Декабрь перевалил за середину, и год завершался ещё одной футуристической выставкой, как утверждали устроители, последней. Как ни сопротивлялась Татьяна, Варе всё же удалось вытащить её на эту выставку. Как и прежняя, февральская, называлась она заумно и вызывающе. С афиши на входе бросались в глаза цифры – «0, 10». Это и было названием.

– Какое странное название, – изумилась Татьяна, – «десять сотых»!

– Не «десять сотых», а «ноль – десять», – поправила её Варя, по обыкновению оживляясь.

– Тогда почему бы не написать через тире «0 – 10»? – Татьяна искренне пыталась понять.

– Ты опять ищешь логику, – весело возразила Варя, – а её нет. Забудь! Пошли, там будет много интересного.

Картин и впрямь было много. Они висели вразнобой – горизонтально и сверху вниз, казалось, что никто не только не стремился хоть сколько-нибудь выровнять развешанные картины, но здесь умышленно упразднялось всё ровное, привычное, гармоничное.

Как и предвидела Татьяна, отовсюду с холстов набегали круги, треугольники – вообще геометрические фигуры, а ещё было много чёрного цвета. Но в большей мере внимание Татьяны и, как она успела заметить, многих других привлекал холст, вывешенный там, где предполагался Красный угол. На холсте был не квадрат даже, а не совсем точно нарисованный четырёхугольник. Чёрный. Татьяна отводила взгляд, отходила к другим картинам, но снова и снова возвращалась к квадрату.

Из того места, из которого на Татьяну исходил обычно свет, сейчас тянуло холодом. Эта чёрная фигура была точно ночное окно, отверстое в бездну.

несколько раз повторила про себя Татьяна. Она почувствовала, что её тронули за локоть. Обернулась – рядом стояла Варя.

– Вижу, тебя это завораживает, – заинтересованно сказала она.

– Скорее, затягивает. Как в бездну. Вы все же смогли победить солнце. Вы погасили его.

– Тебе не понравилось, – Варя явно огорчилась.

– Мне страшно. А тебя это, как вижу, воодушевляет.

– Да! Это то, что нужно сейчас.

– Вы погасили солнце, – повторила Татьяна. – Знаешь, если это твои убеждения, я не имею ничего против. Но тогда нам лучше не видеться. Извини. И прощай.

Татьяна направилась к выходу, а Варя огорчённо произнесла ей вдогонку:

– Как знаешь…

Татьяна шла домой в твёрдой уверенности, что с бывшей подругой больше не увидится, что перечеркнёт и забудет весь этот её короткий интерес к странному искусству.

Так оно и складывалась. Жизнь в доме Одинцовых шла по заведённому порядку. Встретили Рождество и Новый год. Татьяна по-детски радовалась ёлке и подаркам. Временами, правда, задумывалась и грустнела, но дома это относили на счёт её взросления и созревания.

На Крещение Господне выдался прекрасный день. Отстояв литургию в храме, Одинцовы вернулись домой в прекрасном настроении. Особенно был воодушевлён профессор. Пока Дуняша накрывала стол к завтраку, он даже сел к роялю, сыграл несколько фраз, сбился, смутившись, махнул рукой и, громко отодвинув, едва не опрокинув, стул, с шумом встал. Домашние хорошо понимали эту внезапную неуклюжесть профессора. Она выдавала его крайнее смущение. С возрастом профессор не утратил мальчишечье стремление быть лучшим во всём. Вот и играть на рояле ему хотелось не хуже дочери, хотя и опыта, и умения было маловато.

За завтраком, просматривая газету, профессор обратился к жене:

– Вообрази, Аля, Виктор Радиковский к Георгию представлен. И гляди-ка уже и подпоручик.